Руби начала хохотать.
– Этот шарик для тебя, – сказала она. – Пойди и забери его.
– Что… прямо сейчас?
– Да, прямо сейчас. Я отвезу тебя после того, как ты достанешь шарик, Хло.
Не успев опомниться, я, словно по команде, вышла из комнаты, спустилась вниз, прошла мимо Джоны, который, похоже, действительно дулся на нас, и вышла на улицу к колючим кустам, чтобы спасти воздушный шарик. Чем дальше я отходила от нее, тем больше прояснялось в моей голове. Руби была как статическое поле, но я уже добралась до его края. Я ступила на ровную, гладкую землю под чистым голубым небом. Я больше не видела ее в окне.
Даже Руби была не в силах контролировать все элементы мира, в котором мы жили. Что-то должно было проскользнуть мимо нее. Кому-то нужно было дать по зубам.
Я достала розовый шарик из терновника, осторожно, чтобы он не лопнул. На нем поблекшим маркером было написано:
Постарайся изо всех сил и заставь меня заплакать
Этот шарик был для меня, сказала она. Сестра как будто уже знала, что я сделала.
17
Руби высадила меня
Руби высадила меня на Грин без колебаний. По дороге она то и дело проверяла свои волосы, выискивая новые седые, а также высматривала на лужайках, мимо которых мы проезжали, красные ленточки – вдруг кто-то поймал тот самый шарик и решил оставить ей деньги.
Она выпустила меня из машины, напомнила, что нам с Лондон нельзя покидать город, и сказала, что скоро вернется за мной. Интересно, что она собиралась делать без меня дома, со взвинченным Джоной, который бог знает чего от нее хотел? Пустит ли она его наверх, пока меня нет? В свою комнату, на нашу кровать? Эти вопросы крутились в моей голове, но я заставила себя не думать о них.
Лондон и ее друзей нигде не было, так что я присела на любимую каменную скамейку Руби, в самом центре Грин, где все могут смотреть на тебя, а ты – на всех. Если ты сидел на этом месте, тебя почти невозможно было не заметить.
В городок понаехало туристов, и местные жители продавали им всякий разноцветный хлам. Прохожие теснились на тротуарах, и поэтому я заметила ее не сразу.
Но когда я снова подняла глаза, то увидела ее, свою мать, на противоположной стороне улицы рядом с ювелирным магазином, в нескольких шагах от бара. Сейчас она называла себя Воробей, напомнила я себе. Мне больше не нужно считать ее мамой.
Она притворялась, что разглядывает витрину, но я поймала взгляд ее отражения, она повернула голову, и я увидел ее лицо. Ее волосы обвились вокруг плеч, как будто это шаль из волос, а не сами волосы. Она никогда не носила макияж – однажды Руби попыталась научить ее краситься, но так и не преуспела, – и похоже, она так до сих пор и не научилась этому, потому что ее губы казались бледнее щек, а ресниц вообще как будто не было. Но свое бесцветное лицо она компенсировала взрывом красок во всем остальном. Ее длинная юбка была связана из блестящих разноцветных нитей, а летняя ярко-розовая майка была слишком обтягивающей, больше подходящей для девушки моего возраста.
Было невозможно не заметить ее там, и я не могла притвориться, что не заметила.
Мать подняла руку и едва заметно улыбнулась. Потом махнула рукой на что-то, находившееся дальше по улице. Я посмотрела в ту сторону и увидела светящуюся рекламу пива. Она хотела, чтобы мы встретились в баре.
И тут я услышала:
– Эй, Хло!
Лондон спасла меня, подкравшись и плюхнувшись на лавку рядом со мной.
– На что ты там смотришь?
Она почесала свои тощие руки и вслед за мной посмотрела на… пустое место на тротуаре перед ювелирным магазином. Перед витриной больше никого не было.
– Отстойное место, – сказала Лондон. – Они повышают цены из-за туристов. Но готова поспорить, Руби достанет тебе что-нибудь оттуда, если ты попросишь ее…
– Да ну!
Я понимала, что должна испытывать хоть какие-то эмоции – этот вихрь из ярких цветов и волос, удаляющийся по тротуару, все-таки был моей матерью, биологической матерью и все такое. Я не хотела иметь ничего общего с отцом, так что если бы у меня не было Руби, она была бы всем, что у меня есть.
Она хотела повидать меня; мне следовало тоже хотеть повидать ее.
– Все уже на стадионе, пойдем, – позвала меня Лондон.
Она взяла меня за руку, и мне тут же пришло в голову, что моя рука холодела лишь уже от того, что Лондон держала ее в своей, даже сводило суставы в пальцах. Она повела меня через Грин, прочь от моей матери, с которой я все равно не хотела общаться, и мы оказались на стадионе прежде, чем я набралась смелости спросить, кто это «все».
Ответ на мой вопрос уже ждал меня: Оуэн и кучка его друзей.
Я вспомнила, что подростки часто приходят на стадион, чтобы заняться сексом. Руби говорила, что если прийти сюда в любую летнюю ночь и пройти вдоль поля для софт-бола к темнеющим рядам трибун, то можно услышать сосущие звуки поцелуев, которым аккомпанируют сверчки.
Может, об этом думал Оуэн? Может, он попросил Лондон привести меня сюда именно по этой самой причине? Повернувшись спиной к своим друзьям, он улыбнулся мне, как будто был уверен, что я буду только «за», что, хотя еще не стемнело, соглашусь проскользнуть с ним под трибуны, где мы не будем говорить о том, что все это значит и что случится завтра.
Наверное, он думал о какой-то другой мне. Наверное, у него сложилось ошибочное представление.
Руби не предложила бы мне вернуться в город, узнай она об этом. Я шла по опасной территории – Руби бы точно не хотела, чтобы я ступила на нее. Но она не знала, как далеко я уже зашла.
– Привет, – сказал Оуэн, подойдя ко мне, и отвел меня подальше от остальных. – Я хотел поговорить с тобой.
– О чем?
Мы приближались к беседке, любимому месту моей сестры. Я думала о том, как она разговаривала с парнями: достаточно было одного слова, и они уже следовали за ней. Так было с любым. Иногда она выбирала того, кого не следовало выбирать. Она пикировала на свою добычу, выхватывала их у их девушек, а потом скидывала обратно, и у них в голове был туман.
Но Оуэн не стал входить в беседку. Он остановился, обернулся на парней, а потом сказал:
– Я хотел сказать, что мы никому не должны рассказывать о том, что произошло.
– Я… я и не собиралась.
– То есть нельзя рассказывать об этом ни Лондон, ни твоей сестре, вообще никому.
– Твоим друзьям, ты имеешь в виду.
Он кивнул.
– Но особенно твоей сестре.
На какую-то секунду он показался мне испуганным, но потом на его глаза упали волосы, и я больше не могла видеть, что в них.
– И что, ты думаешь, она сделает? – спросила я.
