Сверкнула молния, воздух вздрогнул от грома. Маша тоже вздрогнула и сразу угодила обеими ногами в лужу. Балетки промокли уже окончательно. Она приподняла зонтик, чтобы понять, далеко ли еще Тимирязев, памятником стоящий в конце Тверского, и увидела впереди целое море зонтиков – ими был запружен весь бульвар. И тут же она услышала по всему бульвару гул множества голосов. Выходит, каким-то образом оказалась в большой толпе, но что за люди вокруг, куда так целенаправленно идут под проливным дождем, непонятно.
Это, конечно, следовало немедленно выяснить. Маша припустила вперед.
– А вы кто? – спросила она, догнав последнюю из идущих женщин.
– Мама, – не удивившись бесцеремонному вопросу, ответила та.
В руке у нее был мокрый игрушечный единорог.
– Чья?
– Не имеет значения. Просто мама.
– А куда вы идете? – не отставала Маша.
– К Верховному суду.
Ага, это что-то политическое, значит. Обычно призывы к митингам мелькали в Машиной ленте, но про шествие с единорогами она что-то не слыхала. Ну, она же не мама, Сети и не показывают ей такие новости.
Приглядевшись, она увидела игрушки в руках у всех идущих. Толстый мужчина шел без зонтика и нес над головой большую панду.
– Мы по делу Нового Величия, – пояснила женщина с единорогом. – Требуем, чтобы они освободили детей.
Про дело Нового Величия, конечно, Маша знала: его обсуждали во всех Сетях, и не захочешь, узнаешь. Оно было ей ясно как божий день. А что тут неясного? Гад навыискивал студентов и школьников, которые у себя на страничках рассуждали, когда им наконец дадут жить как нормальным современным людям, а не как динозаврам каким-то, назвал их политической организацией и сдал как экстремистов. Всех посадили.
Она вспомнила и видео из суда: перепуганная девчонка плачет в клетке и спрашивает, где мама.
– Но их же все равно не освободят, – сказала Маша.
Это была правда, но как только она произнесла ее вслух, ей стало стыдно.
– Но мы все равно должны, – ответила женщина. – Матери не могут смотреть, как детям ломают жизнь. Пусть и чужим.
Мужчина с плюшевой пандой на мать похож не был точно. Две старушки с разноцветными обезьянками если и были матерями, то их дети давно выросли и не сидели ВКонтакте. Маша растерянно вела взглядом по лицам людей, среди которых вдруг оказалась. Ей хотелось провалиться сквозь мокрую землю.
Она пошла медленно, прислушиваясь к разговорам. Но что было слушать? Первая женщина все уже сказала. Мелькали единороги всех цветов, мишки, мышки, пингвины, еноты… Все это выглядело наивно, беспомощно – пошло, подумала бы она, если бы… Если бы что? Маша не знала. Если и была во всем этом пошлость, то ее собственное изумление и стыд были сильнее.
Что стало бы с ней, окажись она в тюрьме ни за что? Или если бы в тюрьме ни за что оказался ее ребенок? Она впервые подумала, что у нее может быть ребенок, мысль была непривычной, пугающей и радостной. В чем радость, Маша не могла понять – с удивлением поняла только, что проклюнулась она в ней не сейчас, а чуть раньше, хотя она и не может уловить, когда и почему, но в эту минуту, в этой толпе на Тверском бульваре, под проливным этим дождем, стала такой отчетливой, что сделалась главным ее чувством.
«Да я бы их убила всех, кто его тронул бы!» – подумала она.
И тут же поняла, что убить тех, кто сделал бы что-то плохое ее ребенку, просто не сумела бы. Как до них доберешься? Отшвырнут как щепку, даже не заметят.
Сознание своей беспомощности было как удар в горло, она закашлялась. А если бы у нее и правда был ребенок?!
– Девушка, вам плохо? Не опускайте зонтик. Вы же промокнете, да уже мокрая! Дать вам дождевик?
Женщина – не с розовым единорогом, а другая, с синим кроликом под мышкой – протягивала ей пластиковый пакетик.
– Не… – Маша откашлялась и вытерла слезы. – Спасибо! Ничего мне не сделается.
– Женщине плохо! – раздалось от лавочки, от памятника Тимирязеву. – Сюда, сюда дождевик дайте!
Непонятно, каким образом поможет дождевик, если кому-то плохо, но Маша выхватила его у женщины с кроликом и, на ходу разрывая упаковку, побежала к лавочке. Невозможно ничего не делать, просто невыносимо!
Мужчина держал над лавочкой большой зонт с логотипом Музея д`Орсе, несколько человек обступили кого-то сидящего. Маша с дождевиком явно была некстати, но все-таки подошла. В ее действиях не было ничего рационального, но рациональность и не нужна была, наверное.
На лавочке сидела Вера. Сначала Маша увидела шелковый плащ мятного цвета – Вера купила его три дня назад и сокрушалась, что мало успеет поносить, потому что он слишком летний, такие когда-то называли пыльниками, а августовская жара, в этом году аномальная, вряд ли продлится долго. Маша тогда сказала, что плащ и следующим летом можно будет носить, а Вера улыбнулась так, что ей почему-то стало не по себе.
И вот она сидит на лавочке на Тверском бульваре, глаза у нее закрыты и мокрое лицо сливается цветом с бледным мятным шелком.
Маша вскрикнула и, обежав столпившихся людей, присела на корточки перед Верой. Прямо перед глазами оказался плюшевый зеленый крокодил, которого та держала в руках. Маша забрала крокодила и взяла Веру за руку. Ей показалось, что она коснулась не пальцев, а сосулек.
– Ве… Вера!.. – с ужасом проговорила она. – Вы здесь… зачем?!
– Почему. – Глаза у Веры открылись. Взгляд был ясный, и Маша вздохнула с облегчением. – Не зачем, а почему. Как Ретт Батлер.
– При чем тут Ретт Батлер? – машинально спросила Маша.
Как будто это главное, что следует выяснить сейчас!
– Ну помнишь, как он вдруг пошел воевать за разгромленных конфедератов?
«Унесенных ветром» Маша прочитала в седьмом классе и с тех пор ни разу не открывала, но страница из книги сразу всплыла в ее фотографической памяти, и слова Ретта Батлера: «Если меня убьют, я посмеюсь над таким идиотом», – прозвучали в ушах.
Может, они всплыли и у нее в глазах или проступили на лбу, потому что Вера улыбнулась.
– Я тоже посмеялась бы над старухой, которая не нашла ничего разумнее, чем умереть на бульваре с крокодилом в руке, – сказала она.
– Вы что! – воскликнула Маша. – Как – умереть?! Да я ни за что не дам!
Неизвестно, что бы она стала делать, если бы у нее был ребенок и если бы он угодил в тюрьму, но что делать сейчас, было ей понятно.
Она набросила на Веру дождевик, укрыв ее с головы до ног.
– Саван пока не нужен, – сказала та. – У меня мерцательная аритмия, ничего страшного. Ты такси вызываешь? Вызови с моего телефона, бонусы накопились.
Маша кивнула и отошла звонить в сторонку. Объясняться с Верой, отговаривать и уговаривать, было сейчас не время.
