Выйдя из Мерзляковки, Вера чуть не попала под машину у Никитских Ворот.
«Надо взять себя в руки. Погибнуть глупо. Стать инвалидом еще глупее».
Все это ей пришлось проговорить себе так отчетливо, что, может быть, даже вслух; она не была уверена, что идет по Тверскому бульвару молча.
– Вера Кирилловна, постойте-ка.
Ее никто никогда не называл по отчеству. Это прозвучало так неожиданно, что она в самом деле остановилась, обернулась.
– День добрый, Вера Кирилловна.
Ей показалось, что человек, стоящий перед нею, повторяет ее отчество для того, чтобы ошеломить. Да, наверняка так. Дни, таким новым, таким странным образом проведенные за инструментом, обострили не только ее музыкальные способности – бесплодно обострили, как теперь стало понятно, – но и все, что бабушка назвала складом личности.
Вследствие этого Вера понимала, что видит человека ничтожного и самоуверенного. Но не все ли равно? Даже если бы на его месте стоял сказочный принц, желания поговорить с ним у нее не возникло бы. А единственный человек, который был ей необходим как воздух, как сама жизнь, появиться перед ней не мог. Она точно знала, что не мог, хотя не понимала, почему это так.
– Что, Вера Кирилловна, натворили дел? – сказал ее неожиданный визави. – На скамеечку давайте присядем. Вот тут, за Тимирязевым.
– Зачем? – спросила Вера. – Кто вы?
Разговоров с незнакомцами на улице, тем более в разгар дня на Тверском бульваре, она, разумеется, не боялась. Но в этом незнакомце было что-то знакомое и настолько неприятное, что разговаривать с ним не хотелось не из страха, а из брезгливости. Да-да, впервые в жизни Вера чувствовала брезгливость по отношению к человеку. Это было так странно, что вызвало у нее неловкость за себя, и вследствие этой неловкости, иначе не объяснить, она села на скамейку, на которую он ей указал.
– Кто я, в деталях вам знать ни к чему, – сказал он. И добавил с пошлой многозначительностью: – Пока ни к чему. Выполняю свои служебные обязанности, достаточно вам будет. Ну что, Вера Кирилловна, доигрались?
Отвращение к нему сделалось таким сильным, что пересилило неловкость.
– Почему вы называете меня по отчеству? – холодно произнесла она.
– А ты как думала? – В его голосе явственно послышалась издевка. – Маленькой девочкой хотела считаться? Не получится. Умеешь перед мужиком ноги раздвигать, умей и отвечать по-взрослому.
Эти слова были так грубы, что словно по лицу ее ударили. И сразу же Вера поняла, почему собеседник показался ей знакомым. Нет, она никогда не видела его, но ощущение, что ей дали пощечину, испытала, и совсем недавно. Когда тип такой же бесцветный, как этот, материализовавшись за ее спиной у памятника Маяковскому, произнес таким же тоном: «Подумай, шлюшка, с кем связалась», – и это подействовало на нее как плевок в лицо или пощечина, хотя ни того ни другого ей никогда получать не приходилось.
Но если тогда, у памятника Маяковскому, Вера хватала воздух ртом, не зная, что сказать, и чуть не крича от растерянности, то теперь, у памятника Тимирязеву, она почувствовала совсем другое. Не просто холодное, но ледяное спокойствие охватило ее.
– Прекратите меня оскорблять. – Голос тоже стал ледяным, и она слышала его будто со стороны. – Я не собираюсь с вами разговаривать и немедленно ухожу.
Она сделала движение, чтобы подняться со скамейки, но он быстро схватил ее за руку. Захват был такой, точно удержать требовалось не Веру, а чемпиона по вольной борьбе. Она чуть не вскрикнула от того, как сжали запястье его пальцы.
– Не бойся, не сломаю ручку драгоценную. – Он ухмыльнулся, глядя ей в лицо прозрачными глазами. – Хоть она тебе и без надобности теперь, а? Ложку удержишь, и скажи спасибо. На завод устроишься, с голоду не помрешь. У нас тут не капстрана Швеция.
Вера сидела молча и неподвижно. Он не напугал ее и даже не ошеломил. Но ей необходимо было собрать все силы для того, чтобы не вслушиваться в его слова. Она понимала, что будет, если они приживутся, обустроятся у нее в голове – какую власть приобретет над нею выраженная ими подлая мысль.
– А вот ведь как вышло. – Он ухмыльнулся снова. – С рукой-то, а? Сама жизнь тебя на место поставила. Нам и вмешиваться не пришлось.
– Во что вмешиваться? – машинально спросила она.
– Ну как во что? Ты же в консерваторию собиралась поступать. А сама с гражданином капиталистической страны вступила в половую связь. И, может, не только в половую. Какая после этого может быть консерватория? Вот тебя Бог и наказал. Веришь в Бога? Мамаша в церковь бегает, мы знаем. А еще преподаватель вуза! Ладно, мамаша это не твой вопрос. А вот во что тебя твой швед втянул…
– Он ни во что меня не втягивал!
Тут же ей стало стыдно за свой выкрик. Как будто оправдывается перед этим типом.
– Мои личные отношения с кем бы то ни было это мое личное дело. Они никого не касаются, – произнесла она тем холодным тоном, который сразу взяла в разговоре с ним.
– Ой-ой-ой, будет она меня учить! – хмыкнул он. – Соплячка. Какое он здесь задание выполнял, это тебе известно? Вон три года назад точно такие иностранцы картину из Музея изобразительных искусств похитили, до сих пор найти не можем, за границу вывезли, конечно.
– Какую картину? – ошеломленно спросила она.
– Портрет святого Луки.
Он ответил так, будто ее интересовало название. В ошеломляющей абсурдности его ответа было то же издевательство, что и в обращении к ней то по имени-отчеству, то на «ты», что и в грубости, с которой он говорил о ее раздвинутых ногах. Все это было одно, она почему-то знала, и нельзя было позволить ему подступиться к ней никаким из способов, которыми он владел.
Наверное, он ожидал, что она спросит еще что-нибудь – про картину, и при чем здесь Свен, и при чем она… Но Вера молчала.
– С какой целью он в Прагу из Швеции прибыл, а потом из Праги сюда? – Ему пришлось прервать молчание первым. – Почему именно сейчас? Ты вообще представляешь себе, что в этой Чехословакии сейчас творится?
Она вспомнила, как Свен рассказывал ей о своих съемках на улицах Праги, о том, что людей переменила пражская весна, буквально переменила, лица словно подсвечены изнутри, это будет видно на пленке, и он хочет построить фильм на особенной игре света, но, конечно, это станет только внешним выражением того, на чем его фильм будет построен… Она скорее откусила бы себе язык, чем рассказала что-нибудь из всего этого бесцветному типу, который вглядывается в ее глаза с цепкой злобой и вливает ей в уши замедленный яд, который будет потом отравлять ее мозг и выжигать душу.
– Где сейчас Свен? – спросила Вера.
Ей пришлось собрать все силы, чтобы это спросить. Ответ страшил, но был ей необходим.
– Для тебя – на том свете.
Несмотря на издевательский тон она поняла, что к смерти эти слова отношения не имеют. Но все равно, как же они оказались мучительны! Физически мучительны, как удар в живот. Она ощутила от них боль, тянущую и тупую.
