И вдруг оказывается, что всего этого не будет! Хоть Женя и сказал только про неделю, Машу пронял ужас. И неделя без него казалась бесконечной, и, главное, почему-то не верилось, что он к ней вернется.
Эта мысль – или не просто мысль, а догадка? – была такой отчетливой, что вырвалась словами:
– Ты не вернешься!
– Это почему еще? – Он посмотрел на нее почти с испугом. – После Ярославля павильонные съемки, они на «Мосфильме».
– Ко мне не вернешься… – с совсем уж детским глупым отчаянием пробормотала она.
Женя заглянул ей в глаза с каким-то особенным вниманием, потом притянул ее к себе и снова стал целовать, то ласково, то больно сжимая плечи.
– Вернусь, дружочек, – приговаривал он между поцелуями. – А ты меня будешь ждать, правда? Ждать и хотеть… Если б ты знала, как это… когда тебя так бешено хотят… – Он вдруг оттолкнул ее и, сев на край кровати, сказал как выстрелил: – В этом моя сила!
Зачем он это делает, зачем?! Зачем целует, доводя до исступления, зачем отталкивает, зачем продолжает поглаживать ее ногу так, что по ней мурашки бегут, впиваются в тело? Маша боялась, что сейчас закричит, зарыдает, и Женя, конечно, сразу ее выгонит, истеричку.
Но он лишь провел по ее ноге последний раз и сказал голосом уже ровным и чуть рассеянным:
– Ну, иди, милая, пора. Из Ярославля позвоню. Во сколько ты завтра к матушке зайдешь?
Он рассеянно смотрел, как Маша одевается, грустно пошмыгивая носом, потом быстрым движением пригладил рукой ее волосы, и она ушла.
Глава 15
Посидела на Тверской возле книжного магазина на бывшей троллейбусной остановке, которая год назад стала автобусной, потом поболталась в автобусе до Сокола, потом нырнула в сплетение поселковых улиц, как в воду… Все это немного успокоило, уняло досаждающую дрожь. К той минуте, когда Маша открыла калитку и пошла по травяной тропинке, глупость собственных мыслей уже была ей так очевидна, что оставалось только недоумевать: с чего она взяла, что Женя ее бросит, почему пришла в такой ужас от перспективы недельной разлуки? Ей казалось, что даже морозовский дом смотрит на нее с удивлением всеми своими окнами.
Окна первого этажа были ярко освещены и поэтому закрыты, чтобы мошки на свет не налетели. Но когда Маша уже поворачивала за угол, к своей лестнице в давно отцветших жасминовых кустах, одно окно распахнулось. От этого деревенского способа коммуникации, ставшего уже привычным, она совсем успокоилась.
– Наконец-то! – Вера выглянула из окна. – Мы тебя ждали-ждали, проголодались и сели за стол. Но съели еще не все, присоединяйся.
«Кто – мы?» – чуть не спросила Маша.
Но тут же вспомнила: да ведь сын ее приехал. Вера и на ужин звала, и, кажется, к какому-то определенному времени, а она забыла, потому что собиралась остаться у Жени, то есть не собиралась, а хотела, чтобы он ее оставил, но вот как вышло.
– Ой! – воскликнула Маша. – Я совсем забыла, извините!
– Не извиняйся, а входи.
Друзей у Веры было немало, в том числе среди соседей, каждый день кто-нибудь забегал то на чай, то просто поболтать, но сейчас за столом в гостиной сидели только ее сын с женой – с Мариной, ее имя Маша вспомнила.
Марина была так же располагающе мила, как при первой встрече за этим же столом, а сын, появившийся впервые после Машиного водворения в морозовском доме, производил странное впечатление. Удивительно было, что у Веры с ее колдовской догадливостью и всегдашним блеском в глазах сын выглядит так отстраненно. Совсем не похож на нее. То есть чертами лица, может, и похож, но всем обликом – ни капельки. Закрытый, едва ли не мрачный, и даже цвета глаз не разберешь.
Но какое ей дело до его глаз? Маша поздоровалась, сообщила, что она Маша, узнала, что напротив нее рядом с Мариной за столом сидит Кирилл, и разговор, начавшийся до ее появления, продолжился. Есть ей не хотелось: не совсем еще прошло недавнее волнение. К тому же говорили по-английски, так что приходилось изо всех сил вслушиваться, чтобы улавливать суть, а жевание создавало в ушах ненужный шум и потому мешало.
«Ничего себе у Веры родственнички! – подумала она. – Вот так вот приедут навестить, и не разберешь, дома ты или на международных переговорах».
Но возможность послушать разговорный английский – вернее, американский, Маша сразу это поняла, не зря же сериалы смотрела, – была во всяком случае поинтереснее, чем еда, даже такая аппетитная, как сейчас на столе.
– У моей бабушки было похожее кольцо, – сказала Марина. – Она вообще похожа была на тебя.
– Лестно слышать, – ответила Вера.
– Я ее помню только очень-очень старой, но и тогда она была так же, как ты, самодостаточна.
Маша обрадовалась, что поняла это непростое слово.
– Я – самодостаточна? – удивилась Вера. – Хотя… Теперь, наверное, да, ты права.
Ее сын поднял глаза от айфона и посмотрел на нее непонятным взглядом.
– Представь, моя прабабушка могла стать алкоголиком, – сказала Марина.
– Ну, это многие могут, – усмехнулась Вера.
– Но она почти стала. – Марина улыбнулась тоже. – Не потенциально, а реально.
Улыбка была прекрасная. Естественность ее облика больше всего на улыбке и держалась.
– Как же с ней это получилось? – спросила Маша.
Ей было до того интересно, что она даже не побоялась ошибиться, задавая вопрос. Правда, она и вообще этого не боялась. Ее английские курсы в Брайтоне начались с того, что преподаватель сказал:
– Самое глупое, что вы можете делать, это бояться речевых ошибок. Представьте, что в Москве к вам подходит иностранец и спрашивает: как моя будет проходить на Красный площадка и Кремль? Ведь вы поймете, чего он хочет, правда? И не станете над ним смеяться, а просто покажете дорогу. Ну и над вами никто не станет смеяться в Англии. Говорите как можете и не беспокойтесь совсем.
– В юности моя прабабушка была флэппер, – ответила Марина, глядя на Машу с доброжелательным интересом. – Эмансипированная, платье до колен. Все это шокировало общество. А она вдобавок работала в офисе, была финансово независима и ходила на коктейльные вечеринки в тайные клубы. Тогда как раз ввели сухой закон, алкоголь стал запретной роскошью. И тогда же придумали коктейльные кольца.
Маша невольно взглянула на Веру, хотя кольцо с бледно-зеленым камнем видела на ее руке сто раз, а вернее, всегда. Ее удивило, что та слушает рассказ, казавшийся Маше интересным, с совершенно бесстрастным лицом. Тоже сто раз уже слышала, наверное. В руке она держала бокал, вино отражалось в камне, и от этого он переливался, меняя цвет.
– Если девушка ходила на коктейльные вечеринки и носила такое вызывающе огромное кольцо, то она будто бы говорила «давай выпьем вдвоем», – объяснила Марина. – Так к этому относились тогда. И конечно, это означало, что она независима.
