На улице быстро темнело. Темнота угнетала, рождала чувство безысходности.
Вадим позвонил теще, убедился, что с Пашей все в порядке. Хотел позвонить Геле, но передумал – слушать укоризненное молчание было тошно.
Он еще немного посидел, прикрыв глаза, и поднялся.
Ну его к черту, Алфёрова этого. Задаст пару вопросов и сразу уйдет.
До кафе Вадим добрался быстро. Вошел, увидел Никиту за столиком в углу зала и уселся напротив. Вздохнул и без всяких предисловий спросил:
– Где ты был в прошлый четверг и в прошлую пятницу?
Посмотреть на бывшего друга пришлось. Друг же рассматривал Вадима с искренним интересом.
– Не твое дело.
Все правильно. Вадим ответил бы так же.
Подошла официантка, положила перед Вадимом меню.
– Мясо какое-нибудь принесите, будьте любезны, – отмахнулся он.
Изучать меню не было сил. Вадим чувствовал такую усталость, словно только что пробежал марафонскую дистанцию. Да и вообще не стоило ничего заказывать. Надо прямо сейчас встать и уйти. Ничего он от Никиты не добьется. Но Вадиму вдруг показалось, будто ему просто больше некуда идти.
Перед Алфёровым стояла кружка пива и сухарики в вазочке. Вадим взял один. Сухарик оказался горячим и аппетитно пах чесноком.
– Что произошло в прошлый четверг и в прошлую пятницу? – неохотно, но серьезно спросил Алфёров.
Потом взял сухарик и отхлебнул пива. Вадим ему позавидовал.
– В четверг на меня напали с ножом. В подъезде. А в пятницу стреляли.
– Стреляли тоже в подъезде?
– Нет, – усмехнулся Вадим. – Стреляли на улице. Из черного внедорожника.
Алфёров откинулся на стуле, посмотрел в потолок и невпопад сказал:
– Надя лечилась в Германии.
Официантка принесла мясо. Оказалось, Никита тоже заказал вырезку и ел, как невольно отметил Вадим, с аппетитом. Сам он с трудом проглотил лишь пару кусочков.
Задавать еще вопросы не имело смысла. Вряд ли Алфёров скажет хоть что-то. Вадим помахал рукой официантке, расплатился и, не попрощавшись, вышел.
На улице потеплело, хотя по-прежнему шел снег. Когда Вадим ехал на встречу, он волновался и не обращал внимания на другие машины. Но сейчас вспомнил и незаметно огляделся.
Опасность надо не замечать, а чуять, учил тренер Василич. Собственно, настоящим тренером Василич не был. Просто сосед, бывший спецназовец, который много и серьезно возился с маленьким Вадимом. Впрочем, не с таким уж маленьким. Вадиму было семнадцать, когда Василич исчез.
Он потом долго не мог поверить, что соседа больше нет рядом. Хотя Василич давно обещал отправиться куда-нибудь на чужую войну. Своих войн тогда не было. Контрактников нигде не любят и в плен не берут, равнодушно говорил сосед. Убивать за Родину надо, а не за деньги. Вадим в наемники не собирался и слушал вполуха. Еще в плен не берут летчиков, хмуро учил Василич. Это Вадим понимал – нести смерть, сидя в кабине в недосягаемости, как-то… неправильно. Впрочем, недосягаемость относительна. Бывает, и самолеты сбивают.
На что сосед жил, Вадим не представлял. Впрочем, его это не слишком занимало. К соседу приходили какие-то мужики, пили водку и исчезали. Родителям дружба Вадима с Василичем не нравилась, особенно матери. Мать когда-то училась с тренером в одной школе, считала его дураком и уголовником. Ни дураком, ни уголовником Василич не был. Просто несчастный мужик, не нашедший своего места в этой путаной жизни.
Женат сосед никогда не был, детей не имел. Правда, как подозревал Вадим, Василич всегда любил его, Вадима, мать. Никаких доказательств у мальчишки не было, но отчего-то он был в том уверен.
У машины Вадим снова огляделся и снова опасности не почуял. Зазнобило. Вадим забрался в машину и включил печку.
Так же осторожно он вошел в подъезд. У двери собственной квартиры немного постоял, прислушиваясь, и только потом достал ключи.
В ванной шумела вода.
– Геля, я пришел! – крикнул Вадим.
Жена вышла через пару минут с тюрбаном из полотенца на голове.
– Вадик, давай спокойно обсудим…
– Геля, не дергай меня сейчас, – попросил он.
– Я тебя дергаю? – печально удивилась Геля.
Он кругом неправ. Он должен ее успокоить, а ему опять захотелось отсюда сбежать.
– Пойдем спать, – вздохнул Вадим. – У меня голова болит.
Он не соврал, голова действительно болела.
Город изменился, и Алфёров никак не мог к этому привыкнуть.
Мимо родительского дома ходили новые трамваи, которые казались ему трогательно неуместными. Наверное, потому, что в эти новые современные трамваи садились старушки с допотопными сумками-тележками. Ни в одной стране мира Никита таких сумок не видел, хотя поездил по свету немало.
По вечерам фасады домов удачно подсвечивались, и Москва становилась совсем незнакомой.
Только люди не менялись. Соотечественников Вадим узнавал в любой части света.
Соотечественников он узнавал, а своим себя рядом с ними не чувствовал. Он и в Штатах своим себя не чувствовал. Ни рядом с тамошними русскими, ни рядом с настоящими американцами.
Он космический странник, случайным образом попавший на чужую планету. Странник, которому эта планета до смерти опостылела.
Вчера он зачем-то позвонил одной из Надиных подружек. Та удивилась и обрадовалась, долго ахала и охала, потом рассказала про свою замечательную жизнь и двоих детей, после чего вспомнила про Вадика Корышева, который Никиту разыскивает. Корышев был Никите неинтересен, равно как и семейная жизнь этой подружки и прочих однокурсников. Еще немного повспоминав бывших друзей, он вежливо попрощался, положил трубку и дал себе зарок больше никогда не возвращаться в прошлое.
Космический странник. И взять с него нечего.
Корышеву он звонить не собирался. И тем более не собирался с ним встречаться.
Но все-таки встретился. Не смог отказаться, после того как провел ночь, погрузившись в воспоминания.
Вспоминал об их дружбе «на четверых». О Наде, сумевшей быстро понять Гелину сущность. Сам бы он не заметил, как ловко новая подружка руководит Вадимом. Вадим Наде нравился, а вот Геля сразу не понравилась. «Она всегда будет им командовать!» – сказала тогда Надя. И правда, с самого начала их романа Геля безапелляционным тоном сообщала Вадиму, как и что ему надлежит делать, а он послушно исполнял указания. При этом Геля всегда мило улыбалась и ни с кем никогда не ссорилась.
Никита тогда смеялся. Дразнил Надю злючкой и в шутку защищал «бедную Ангелиночку». Хотя ему не было до Ангелины никакого дела. Ему хотелось обнимать Надю и говорить ей о своей любви. Он еще не знал, что она скоро умрет.
