Пролетев две ступеньки, я кувыркаюсь на цементе и оказываюсь лежащим на боку. Кожа с верхушки левого уха содрана. Каким-то образом мне удалось не зацепить раны, полученные при прошлом падении. Я лежу так достаточно долго и вижу, как судья Эдвардс с грохотом закрывает внешнюю дверь и так сильно хлопает внутренней, что внешняя снова открывается.
Я мучительно поднимаюсь. Кровь в нескольких местах пропитывает брюки. Я был в этом костюме на трех похоронах и в один из худших – и в физическом, и в психологическом, и в эмоциональном плане – дней в моей жизни. Мне следует его сжечь. Если, конечно, предположить, что я когда-нибудь получу назад пиджак.
Не оглядываясь, я хромаю к своей машине. Мертвые, но такие прекрасные листья, золотые, как дневное ноябрьское солнце, мерцающее между деревьями, крошатся под ногами.
* * *
Когда я приезжаю домой, мама и папа в кино. Уже легче. Совсем не обязательно представать перед ними в разорванных окровавленных брюках и грязной рубашке с закатанными рукавами. У меня не было хорошей истории о том, как это могло бы случиться во время посещения кампуса Севани. Я снимаю испорченные брюки и сую их в мусорное ведро, прикрыв сверху другим мусором. Потом промываю и заклеиваю пластырем свежие царапины.
Затем я падаю в кровать и без снов сплю почти три часа, а когда пробуждаюсь, родители уже дома. Они спрашивают о том, как прошло посещение Севани, когда я иду на кухню перекусить.
Я отвечаю, что отлично, вроде крутое место. И дело не в том, что я не хочу им рассказывать, через что я прошел. Дело в том, что не знаю, с чего начать.
Следующие два часа я ничего не делаю. У меня подавленное и нервное настроение, как в воскресный вечер, только в тысячу раз хуже. Как будто каждый день моей жизни начиная с этого момента будет понедельником. Я бесконечно проигрываю в голове события сегодняшнего дня, каждый раз по-другому говоря и делая миллион вещей.
Может, каждая моя новая попытка прожить счастливую жизнь обречена на провал?
Я сижу за столом, пытаясь читать книгу из своего длиннющего списка, когда фары элегантной блестящей черной машины освещают улицу перед нашим домом и она останавливается прямо перед входом. Странно, родители не упоминали о гостях.
Потом я внимательнее смотрю на машину, а когда узнаю ее, меня словно током бьет от ужаса. Из машины выходит судья Эдвардс, держа под мышкой сверток.
О нет. Нет. Нет. Этого не может быть. Зачем он это делает? Он идет меня убить, вот зачем. Ему теперь недостаточно сломить меня психологически, физически и эмоционально. Он здесь, чтобы убить меня буквально. И это ему сойдет с рук, потому что он судья.
Я подбегаю ко входу и смотрю в глазок, пока он приближается. Лицо мистера Эдвардса непроницаемо, оно словно застыло. Мои ноги дрожат так, что мне стоит больших усилий устоять на них. Когда он тянется к звонку, я рывком открываю дверь и замечаю его мимолетное удивление. Это выражение на его лице я видеть не привык.
Мы некоторое время стоим, глядя друг на друга и как будто надеясь, что слова, которые мы ищем, магически появятся у нас на лбах.
Я открываю рот, но он меня останавливает неожиданно мягко и спокойно. Потом свободной рукой достает «Судью» из внутреннего кармана пальто и просит:
– Расскажи мне о Марсе. Расскажи мне о моем сыне.
Глава 42
Он одет в бежевое пальто из верблюжьей шерсти, шерстяной жилет с фиолетовой клетчатой рубашкой с открытым воротником, штаны цвета хаки, бордовые ботинки для езды и полосатую водительскую кепку. Неожиданно я понимаю, что это его версия «домашней» одежды. Рассчитанная попытка казаться мягче.
– Держи, – говорит он, передавая мне сверток, в котором оказываются аккуратно сложенный пиджак от костюма и галстук.
Я принимаю их, все еще не произнося ни слова.
Рядом с нами появляется моя мама.
– Дорогой, кто это… – Она столбенеет, когда видит судью Эдвардса. – Сэр, зачем вы здесь?
– Мэм, я пришел увидеть…
Подходит мой отец и бледнеет, увидев, кто стоит у порога.
– Ваша честь. Мы можем вам чем-то помочь? – Когда отец не может сдержать эмоций, его ирландский акцент становится сильнее, а сейчас он звучит так, будто отец только вышел из самолета.
Судья Эдвардс спокойно встречает взгляд отца.
– Я собирался попросить вашу жену одолжить мне Карвера на пару часов, если он не против. Чтобы лучше познакомить меня с моим сыном.
– Вы пытались забрать у нас нашего сына. – Моя мама пылает яростью. К счастью, она контролирует себя куда лучше, чем Джорджия, и все же отец нежно касается ее руки.
Лицо судьи Эдвардса говорит, что у него по этому вопросу несколько другая точка зрения. Тем не менее он спокойно отвечает.
– Я призывал к правосудию. Я понимаю, что у нас могут быть разные взгляды на то, что это означает.
– Мам, еще он попросил окружного прокурора прекратить дело, – говорю я. Теперь я его защищаю?
– Как я уже говорил, я бы предпочел, чтобы это особо не распространялось. – В его тоне след старого судьи Эдвардса.
– Простите.
Он кивает, и новый, более мягкий судья Эдвардс возвращается на его лицо.
– Если это правда, то спасибо вам, – мягко говорит моя мама.
Он кивает.
– Я знаю, что вы, сэр, судья, но если это какой-то… – Голос отца прерывается. Уважительный, почтительный, но с заточенными краями.
– Трюк? Уловка? Это не так. – Тон прежнего судьи Эдвардса возвращается. – Для меня это бы очень многое значило. Как вы, наверное, догадались, последние несколько месяцев у меня выдались тяжелые.
Моя мама смотрит на него с неожиданной симпатией. Я всем своим видом словно говорю ей: «Это возможность, которую я должен использовать». «Если ты так хочешь, дорогой», – безмолвно отвечает она.
– Тебе выбирать, Карвер, – говорит мой отец. – Ты не обязан идти.
– Я хочу рассказать ему о Марсе, – объясняю я. – Я знаю о нем то, чего судья Эдвардс не знает.
Родители обмениваются настороженными взглядами, но продолжают молчать.
– Это важно, – продолжаю я. – Что если бы кто-то хотел рассказать вам обо мне?
Они отступают и обмениваются рукопожатиями с судьей Эдвардсом.
Мы вдвоем уходим и сидим некоторое время в его машине. Адреналин, который я получил, когда увидел его подходящим к нашей двери, мало-помалу испаряется.
– Возможно, тебя обрадует то, что все мои идеи на сегодня исчерпаны. Так что я открыт для твоих предложений, – резюмирует судья Эдвардс.
Он выглядит так, будто не отказался бы от чего-нибудь сладкого и питательного. Во всяком случае я бы точно не отказался.
