Мы приближаемся к женщине. Я достаю из кармана телефон и притворяюсь, что внимательно что-то просматриваю, а на самом деле начинаю съемку. Рядом со мной Нана Бетси нервно сглатывает и шагает вперед.
– Простите, мэм, – говорит она. Ее голос звучит сдавленно и кажется тоньше, чем обычно, словно подушка-пердушка застряла у нее в горле.
Женщина строго смотрит на нее и вскидывает брови. Отличный выбор жертвы.
– Я могу вам помочь? – спрашивает она.
– Да, мы ищем… – Нана Бетси ставит сумочку на стол и лезет внутрь, словно собираясь вытащить листок со списком покупок. Но вместо этого она ухватывается за подушку-пердушку, сжимает ее и та издает длинный звонкий пук. Повисает долгая пауза – отличный момент, чтобы прекратить съемку. У женщины слегка отвисает челюсть, и она быстро переводит взгляд с Наны Бетси на меня.
Лицо Наны Бетси выглядит так, будто она пригрелась на солнцепеке, уснула и проснулась лишь несколько часов спустя. Заикаясь и нервно хихикая, она выдавливает из себя извинения и касается руки женщины.
– Мэм, извините. Извините. Я и вправду не хотела показаться невоспитанной. Мы должны – я…
Женщина взирает на Нану Бетси с таким видом, словно та и в самом деле громко пукнула прямо перед ее носом.
– У меня много дел, так что прошу меня извинить.
Нана Бетси мгновенно берет себя в руки. Это напоминает мне о том, как она вела себя на похоронах Блейка. Теперь она говорит более медленно и спокойно.
– Я приношу свои искренние извинения, мэм. Несколько недель назад погиб мой внук. Он был большим шутником и обожал устраивать эффектные фокусы и веселить людей. – Она кивает в мою сторону. – Мы с его лучшим другом собрались сегодня, чтобы почтить его память. Я просто очень хотела взглянуть на мир его глазами.
Женщина заметно успокаивается.
– Примите мои соболезнования.
Нана Бетси снова роется в сумочке, достает двадцатидолларовую купюру и протягивает ее женщине.
– Прошу, возьмите. Мы пытались выставить на посмешище самих себя, а не вас.
Женщина отрицательно качает головой и мягко отодвигает деньги.
– Нет, мэм. Несколько лет назад мой племянник разбился на мотоцикле. Горе всех нас выставляет на посмешище.
Нана Бетси убирает деньги обратно в сумочку.
– Да, это так. Но, как бы там ни было, простите, если я вас обидела.
– Не стоит извиняться. Надеюсь, вы двое хорошо проведете этот вечер.
Мы возвращаемся к машине.
– Неплохо получилось, – замечаю я. – Хотя когда все происходит естественно, эффект гораздо сильнее, чем от подушки-пердушки. Так вы можете, не отрываясь, смотреть в глаза своей жертве, а Блейк всегда говорил, что это очень важно.
Нана Бетси улыбается.
– В моем возрасте я бы не отважилась на подобное, даже если бы мне удалось повторить то, что делал Блейк.
Она открывает машину, и мы садимся в кабину.
– У тебя получилось снять видео?
– Да. Хотите, чтобы я выложил их на YouTube?
– А ты сможешь? Вот, держи. – Она вручает мне клочок бумаги с логином Блейка. Я вхожу в его аккаунт со своего телефона и загружаю два только что снятых видео.
– Для меня это оказалось нелегко. Не хотелось бы когда-нибудь повторить нечто подобное, ведь в обычной жизни мы изо всех сил стараемся не выглядеть смешно и глупо, – признается Нана Бетси.
– В нас говорит страх. Мы просто боимся.
– А он жил стремлением сделать что-нибудь смешное и наполнить радостью чей-нибудь день. И делал это снова и снова, подавляя свой страх ради смеха других людей. Я не понимаю, как ему это удавалось. Я там едва от страха не умерла.
Никому не ведомо, как другие справляются с трудностями. Люди просто преодолевают их.
* * *
Тени уже сделались длинными, а небо подернулось золотистой дымкой, когда мы наконец возвращаемся в дом Наны Бетси.
Теперь она кажется еще более печальной и задумчивой. Возможно, съемка нашего видео разрушила в ней последнюю преграду.
– Я уже с ног валюсь, – говорит она. – Но надо сделать еще кое-что.
Мы идем на кухню, и она открывает пухлый коричневый пакет, стоящий около раковины. Он набит кукурузными початками.
Порывшись в буфете, Нана Бетси находит кастрюлю и наполняет ее водой. Все это время она избегает смотреть на меня. Чувствуется, что ей тяжело.
– Когда Блейку было восемь, Митци запретила мне видеться с ним. Ей, видите ли, надоело, что я лезу в ее дела. Они переехали в Джонсон-Сити в часе езды от нас, чтобы помешать мне приходить к ним. – Ее голос делается таким слабым, что я едва разбираю, что она говорит.
Она ставит кастрюлю на плиту и зажигает огонь. Затем достает из пакета кукурузный початок и принимается чистить его.
– Помочь вам? – Я хватаю другой початок и тоже начинаю его чистить.
– Конечно. И вот как-то вечером я сидела дома и мне позвонил Блейк. Никогда не забуду, каким тихим и несчастным был его голос. Он сказал: «Нана, мамы нет уже три дня, и мне страшно». И я ответила: «Все, довольно, милый. Нана тебя заберет».
Она опускает очищенные початки в воду, затем садится за стол, и я присоединяюсь к ней.
– Поэтому я зарядила ружье Ролли и положила его в машину. Чтобы забрать внука, я была готова взять на мушку свою дочь или любого, кто встал бы у меня на пути. Можешь себе представить?
– Нет. – Мы оба смеемся, хотя нам совсем не смешно.
– Я помчалась туда так быстро, как еще никогда не ездила. Открыв дверь трейлера, я ощутила ужасный запах. До сих пор помню его. – Она вздрагивает. – Запах мусора вперемешку с вонью от сигаретного дыма, грязной одежды, прокисшего молока и гнилого мяса. И это было странно, потому что я не заметила в этом доме ни крошки еды. Повсюду валялись пустые бутылки из-под «Маунтин дью», упаковки из-под печенья и смятые пакетики из-под чипсов. Тебе доводилось слышать, как люди говорят, что живут на свалке? Это было гораздо хуже, чем мусорная свалка. Я до сих пор не могу понять, как люди могли там жить.
– Боже…
– Я стала звать Блейка и наконец нашла его под кроватью. Я опустила дробовик, чтобы не напугать его. Он вылез мне навстречу, и я увидела, что он ужасно грязный. От него исходил такой запах, словно он не мылся целый месяц. И это было похоже на правду, потому что когда я принялась крутить водопроводный кран, воды в нем не оказалось. Тело Блейка было покрыто болячками и следами от укусов клопов, а на спине виднелся синяк как от удара кулаком и еще один, напоминавший отпечаток ботинка.
Мне кажется неправильным что-либо говорить сейчас, так что я молчу. Даже ужасные вещи могут быть по-своему священны. Да и слов я не нахожу. Для меня это настолько же новая история, как для Наны – ориентация Блейка.
