Она вытаскивает палец.
– У тебя все будет хорошо. – В ее голосе звучит нежность.
– Правда? – Мне хочется ей верить, но пока получается с трудом.
– Ты будешь ходить к доктору Мендесу. Это очень серьезно. Станешь принимать лекарство. Это важно. И у тебя есть Джесмин, которая, похоже, просто классная.
Джесмин приходила на прощальное барбекю, которое мы вчера устроили в честь отъезда Джорджии.
– Она классная, – ответил я.
– Только смотри, не испорть все.
Мое сердце сжимается от чувства вины.
– Мы просто друзья.
– Обещаешь, что не перестанешь ходить к доктору Мендесу, даже если сразу не наступит улучшение?
– Да.
– Ты можешь звонить мне и писать в любое время, когда захочется поговорить.
– Да.
– Постараешься стать хоть чуточку откровеннее с мамой и папой?
– Постараюсь.
– Мое предложение надрать задницу Адейр остается в силе.
– Я знаю. Но нам с тобой нечего делать в тюрьме.
– Карвер! Прошу тебя, будь осторожен. Ничего не давай судье Эдвардсу. И не рассказывай чего не следует.
– Ладно.
– Иди сюда, обними меня.
Я закрываю уши и шагаю в ее распахнутые для объятия руки. И только тогда обнимаю ее в ответ.
– Не так уж много близких людей у меня осталось. – Я пытаюсь сказать это шутливым тоном, но это у меня получается не очень.
– Держись. – Джорджия садится в машину, машет мне и уезжает.
Я машу ей вслед, чувствуя, что в моей жизни снова образовалась пустота.
* * *
Я почти утратил остатки самообладания. Мои руки трясутся, когда я набираю номер Наны Бетси.
– Блэйд! – восклицает она радостным голосом. – Как поживаешь?
– Хорошо. А вы?
– А я кое-как. Бывают дни, когда все неплохо, а порой хуже некуда.
– Понимаю. Знаете… я звоню, потому что подумал, что нам следует устроить день прощания с Блейком, как вы и предлагали. Я пока не знаю, как мы это сделаем, но хочу попробовать.
На другом конце линии повисает пауза.
– Что ж, это чудесно. Думаю, мы станем действовать по обстоятельствам, правильно?
– Думаю, мы сможем воздать должное Блейку.
Она смеется.
– Как насчет следующей субботы?
– Отлично.
– Тогда мы начнем с утра пораньше и продолжим до самого вечера. Это будет настоящий последний день с Блейком.
– Хорошо.
– Для меня это многое значит. И это много значило бы и для Блейка.
– Надеюсь.
Мы заканчиваем разговор, и я какое-то время сижу на постели, прислушиваясь к собственному дыханию и думая о том, во что ввязался. По силам ли мне будет раз и навсегда распрощаться с другом? И заслуживаю ли я облегчения, которое это могло бы мне принести?
Глава 20
Они снова снятся мне. В моем сне мы все вместе и делаем что-то веселое – не знаю, что именно. Мои сны не всегда столь своеобразны, и я испытываю облегчение, что во сне мои друзья живы, а проснувшись, умоляю их задержаться со мной еще хоть ненадолго, но они меня не слушают.
Они снова исчезают в темные предрассветные часы, оставив меня наедине с безумным горем и жгучим чувством вины.
Глава 21
В жизни нам время от времени приходится сталкиваться с испытаниями, которые порой кажутся невыносимыми. Я столкнулся с таким испытанием перед тем, как начался мой выпускной курс. Мне пришлось научиться
Мне пришлось преодолеть
Это научило меня
Нет. Я не могу. Простите, уважаемые члены приемной комиссии, но я должен перестать лгать сквозь зубы в этом тупом сочинении, потому что ничему я не научился. И ничего я не преодолел. У меня случаются панические атаки, и я не сплю по ночам. Потеря трех близких друзей не научила меня ничему и не дала ничего, кроме горя и ненависти к самому себе.
Апроломоддвтвдвдваджьлмровлыжжмтлыдфыжыдлыллфлфл
Я сотру всю эту дрянную писанину и пойду поступать в Нэшвилльский государственный общественный колледж, где буду учиться на уборщика. Если только не окажусь за решеткой.
Я откидываюсь на спинку стула и рычу, глядя в потолок. До этого момента сегодняшний день был не так уж и плох. Где-то час назад я вернулся домой после того, как Джесмин закончила играть. Я уже испытываю тоску, думая о тех днях, когда не могу увидеться с ней. И музыка словно распахнула в моей душе некую заржавевшую дверь. Слова снова льются сплошным потоком. Нет, скорее, текут тонким ручейком. Я написал первые две страницы нового рассказа. Это уже что-то, полагаю.
В дверь стучат.
– Войдите, – откликаюсь я.
В комнату входит мама, а следом за ней папа. Лица у них мрачные. Папа держит газету. Мое сердце ускоряет ритм.
– Привет, милый, – произносит мама. – Мы можем поговорить? – Ее голос едва заметно дрожит. Но в рамках сложившейся ситуации я предпочел бы этого не заметить.
– Гм. Конечно.
Папа садится на мою кровать, а мама устраивается рядом. Она поворачивается к папе.
– Каллум, может быть, ты? Я не могу…
Папа откашливается. Он пристально смотрит на меня, а затем переводит взгляд на газету. Его голос звучит тихо. И в нем слышится та же дрожь, что и в голосе мамы.
– Карвер, мистер Кранц позвонил и рассказал об этой статье в «Теннессийце». Окружной прокурор решила возбудить уголовное дело по аварии.
Мое гулко колотящееся сердце начинает выбивать барабанную дробь.
– Он еще что-нибудь сказал?
– Он сказал, что, скорее всего, сейчас они захотят допросить тебя. И предупредил, чтобы ты не разговаривал с полицией, пока он не приедет, – отвечает мама.
У меня пересыхает во рту. Мои ладони становятся влажными от пота. Я не могу дышать. До ужаса знакомое ощущение.
– Вы можете ненадолго оставить меня одного? Мне просто… надо побыть одному. – Я стараюсь говорить спокойно, хотя мои легкие готовы вот-вот разорваться.
Они обнимают меня и выходят, аккуратно закрыв за собой дверь.
Я падаю на кровать, чувствуя, как кружится голова. Перед глазами мелькают темные пятна. На мгновение представляю, что лежу на тюремной койке, едва справляясь с натиском панической атаки.
Похоже, эти маленькие ощущения умирания стали частью моего нового жизненного пейзажа. По крайней мере, мне будет о чем побеседовать с доктором Мендесом на нашем следующем сеансе.
