– Я просто хотел сэкономить ваше время.
– Уверяю тебя, мое время не столь ценно, чтобы ты тратил его.
– Звучит как вызов.
Он улыбается.
– Ты чувствуешь себя так, словно тебе угрожает опасность? Как будто ты за рулем?
– В общем… не совсем. Теперь я знаю, на что похожа паническая атака.
– Самое главное – твоя безопасность. Если ты когда-нибудь почувствуешь, что тебе угрожает опасность, я должен об этом узнать.
– Хорошо.
– Что случилось вчера?
Я вздыхаю.
– Все произошло в первый учебный день. Я выставил себя полным дерь… придурком.
Доктор Мендес спокойно пожимает плечами.
– Говори как считаешь нужным. Меня это не оскорбит. Я слышал все эти слова.
– Я выставил себя полным дерьмом перед всеми. Облажался. Упал и ударился головой. А потом ушел домой. Я просто не мог… поэтому я здесь. – Мне нелегко произнести все это вслух, но все же гораздо легче, чем носить в себе.
– И вот у тебя случилась первая паническая атака. И?..
Я отвожу взгляд.
Доктор Мендес хранит молчание.
– Это происходит уже не в первый раз.
Я поднимаю два пальца, по-прежнему не глядя ему в глаза.
Доктор Мендес кивает и откидывается на спинку кресла, сложив пальцы треугольником.
– Эти панические атаки связаны с каким-нибудь травмирующим событием в твоей жизни? С каким-нибудь недавним стрессом?
Слова «травмирующее событие» придают ему вес в моих глазах. Похоже, он понял, что я не терплю людей, которые говорят со мной свысока. Однако мое желание говорить о так называемом травмирующем событии не стало сильнее.
Я пристально смотрю на восточный ковер, не представляя, какое выражение лица наиболее уместно, когда сообщаешь о смерти трех своих лучших друзей абсолютно незнакомому человеку. Невозмутимость в данном случае не совсем подходит. А улыбка вообще не уместна.
– То, что мы здесь обсуждаем… это ведь останется между нами, правда? И вы ничего не расскажете полиции? – спрашиваю я.
На его лице не отражается и тени удивления.
– Да, строго между нами. Если только я не сочту, что ты можешь представлять угрозу для себя или окружающих. А все, что происходило в твоем прошлом, останется строго между нами.
– Хорошо.
– Я не хочу, чтобы ты что-то скрывал из опасения, что я не смогу с этим справиться. Обещаю, я смогу.
– В последнее время у меня был сильный стресс.
Доктор Мендес ничего не отвечает.
– Но мне не хочется рассказывать, почему.
Он по-прежнему молчит. Просто слушает.
– Я даже с родителями об этом почти не говорил.
– По какой-то особой причине?
– Нет, вовсе нет. У меня мировые родители. Просто я редко делился с ними своими чувствами. Сам не знаю почему.
– C родителями может быть непросто.
С этим парнем сложно молчать о том, что тебя беспокоит. Слова пытаются пробиться через мои зубы и губы, словно заявляя: простите, ребята, если вы не собираетесь помочь нам достичь ушей доктора, мы возьмем дело в свои руки.
Я сжимаю и разжимаю кулаки.
– Пару недель назад мои лучшие друзья погибли в автокатастрофе. Все трое. – Я по-прежнему смотрю в пол, и лишь произнеся слова «все трое», поднимаю глаза на доктора Мендеса.
Выражение его лица не меняется. Он глядит мне в лицо, а его глаза словно приглашают говорить.
– Мне очень жаль, – тихо произносит он. – Это ужасно.
Я отвожу взгляд и потираю лицо, потому что у меня вдруг перехватило дыхание. Я очень надеюсь, что он не станет задавать лишних вопросов. Для начала я не готов рассказывать о том, что считаю себя виновным в их смерти, и о том, что судья Эдвардс вот-вот привлечет меня к ответу. Я пока еще не готов произнести эти слова вслух. Я боюсь, что тогда они станут более реальными. Эти слова подобны магическому заклинанию, вызывающему из адского пламени демона, пожирающего человеческие души.
Я с трудом дышу сквозь подкативший к горлу ком.
– Да. Это хреново. В день последних похорон у меня случилась первая паническая атака. В тот раз я поехал в отделение скорой помощи. А вчера, в первый день учебы, случилась вторая атака. Я здесь потому, что не хочу пережить еще и третью.
Доктор Мендес кивает.
– Теперь мне абсолютно ясно, с чего нам необходимо начинать терапию. Расскажи мне о том, что ты чувствуешь сейчас. Есть у тебя какие-нибудь размышления насчет горя, которое ты переживаешь?
Это очень простой вопрос, но я совершенно не представляю, как на него ответить. В этот момент в докторе Мендесе есть нечто от священника, приглашающего меня покаяться. У него такая открытая, дружелюбная манера, и он не осуждает меня. Я колеблюсь между недоверием к доктору Мендесу, из-за которого не могу поделиться с ним тем, что я повесил себе на шею камень вины за гибель Соусной Команды, и нежеланием разочаровать его.
– Я скучаю по ним.
Доктор Мендес снова кивает, но не говорит ни слова. Очевидно, он не принадлежит к тому типу людей, которые начинают волноваться и пытаются заполнить паузы в разговоре. Он позволяет тишине свободно парить в его кабинете.
– Я… иногда забываю, что их больше нет. Обычно это происходит сразу после пробуждения. И длится около пяти секунд каждый день. В эти краткие мгновения я чувствую себя свободным. А затем все вспоминаю. И еще… мысли часто накатывают на меня, когда я пытаюсь уснуть, и прогоняют сон.
Я наливаю воды в стакан и делаю глоток. Не то чтобы мне хочется пить, просто я не знаю, куда деть руки.
– Моя подруга, которая встречалась с одним из моих погибших друзей, сказала, что горе накатывает волнами, и порой в самый неподходящий момент.
– И твое горе проявляется точно так же?
– Да.
– Девушка, о которой ты упомянул, помогает и поддерживает тебя?
– Да, это так.
– А есть еще люди, которые могли бы разделить с тобой это горе?
– Мы немного поговорили с бабушкой одного из моих погибших друзей.
– Я заметил, что ты не произносишь их имен. Ты всего лишь называешь их «друзья» или «друг». Тебе нелегко произносить их имена?
– Я… да. Думаю, да.
– Ты знаешь почему?
Я задумываюсь.
– Я не совсем это понимаю, но мне неприятно называть их имена, когда я рассказываю о том, что они умерли. Это глупо, но я боюсь, что тогда их смерть станет реальностью.
Доктор Мендес покачивает головой.
