Блестящая сетка маниту УНИТРАКа потемнела и замигала, но лишь затем, чтобы через мгновение засиять еще ярче — уничтожающий взрыв технической мощи, затмевающий все видения и все звуки. Я чувствовал себя так, как будто падал в котел с жидкой сталью, утопая в блеске и погрязая в шуме.
Я слышал только одно — голос, которого не забуду до конца жизни, голос кого-то кричащего в ужасающих муках, непрерывно, до границ моей выдержки. Это был голос вырываемых нервов, раздвоения рассудка, пытаемой души. Это был Великий Старец. Его материальная часть буквально выжигалась безграничной, непонятной ему мощью УНИТРАКа. Священный огонь современной техники выталкивал его назад, к туманным, хмурым лежбищам древних астральных плоскостей.
Раздался шум, хлюпанье, бульканье и ворота, которые вырисовал на полу Мисквамакус начали втягиваться внутрь себя, всасывая туманную фигуру Великого Старца так, как вентилятор всасывает дым. Мощь засияла еще раз в ужасном блеске и воцарилась тишина.
Минут пять, может, даже десять, я лежал ослепленный, не имея сил, чтобы двигаться. Когда же, наконец, мне удалось встать, зеленые сетки контуров все еще плавали у меня перед глазами. Я волочил ногами как старец, спотыкаясь о мебель и ударяясь о стены.
Через минуту зрение вернулось в норму. Рядом, среди останков кресел и шкафов, лежал Поющая Скала. Он моргал глазами, медленно приходя в сознание. Скорченное, сожженное тело Мисквамакуса осталось там, где упало. Стены комнаты выглядели так, как после пожара, а пластиковые жалюзи потекли и висели длинными полосами.
Но больше всего меня потрясла бледная, худенькая фигура, тихо стоящая в углу — изможденная, скорее похожая на дух, чем на девушку, которую я знал. Я ничего не говорил, я только протянул к ней руки, чтобы приветствовать ее снова в мире, который она чуть не оставила навсегда.
— Гарри, — прошептала она. — Я жива, Гарри.
И как раз в эту секунду с револьвером в руке в комнату влетел ищущий нас лейтенант Марино.
Мы сидели с Поющей Скалой в аэропорте Ла Гвардиа под бронзовым бюстом самого Ла Гвардиа. Мы выкуривали последнюю сигарету перед отлетом. Шаман выглядел как всегда элегантно, в блестящем костюме и в очках в роговой оправе. Лишь пластырь на щеке был единственным свидетелем минувших событий.
Мы слушали шум разговоров и гул двигателей на взлетной полосе, а апельсиновое послеполуденное солнце блестело на зимнем небе.
— Мне немного грустно, — сказал он.
— Грустно? — удивился я. — А по какой же это причине?
— Из-за Мисквамакуса. Если бы только он дал нам шанс объяснить все, если бы только мы могли с ним договориться…
Я глубоко затянулся сигаретой.
— Но теперь же все-таки немного поздно. Помни то, что он убил бы нас, и не колеблясь. Потому мы и должны были его уничтожить.
Поющая Скала покивал головой.
— Может, когда-нибудь мы и встретимся с ним в более благоприятных обстоятельствах. Тогда мы и поговорим.
— Но он ведь мертв… ведь так? Что ты имеешь ввиду, говоря что мы "встретимся с ним"?
Поющая Скала снял очки и протер их чистым белым платочком.
— Тело его умерло, но мы не можем быть уверены, что и маниту был уничтожен, — объяснил он. — Может, он лишь перенесся на более высокий уровень существования, может, он готов присоединиться к тем, кто существует только вне материального бытия. Но не исключено, что он снова вернется на землю, чтобы жить в чьем-то теле.
Я наморщил брови.
— Ты ведь не хочешь этим сказать, что все это может повториться? — обеспокоенно спросил я.
— Кто знает… — индеец пожал плечами. — Есть во вселенной тайны, о которых мы и не имеем понятия. То, что мы можем познать во время нашего бытия, является лишь малым фрагментом целого. Существуют необычные миры в мирах, а в них — еще более удивительные. Стоит об этом помнить.
— А Великий Старец?
Поющая Скала встал и взял чемодан.
— Великий Старец всегда будет среди нас — до тех пор, пока существуют темные силы и необъяснимые страхи, рядом с ними всегда будет поблизости Великий Старец.
Больше он не говорил. Мы только крепко пожали друг другу руки и он направился к самолету.
Лишь три недели спустя мне удалось выбраться в Новую Англию. Я поехал на своей машине. Снег все еще прикрывал поля и дома, небо было цвета розы, а апельсиновое, бледное солнце скрывалось за деревьями.
Я добрался до места перед сумерками и остановил своего кугуара перед парадным входом элегантного белого домика в колониальном стиле. Двери открыл Джереми Тэнди, как всегда, трезвый и холодный. Он вышел приветствовать меня и забрать багаж.
— Мы так рады, что вы наконец посетили нас, мистер Эрскин, — сказал он со всей сердечностью, на какую только был способен. — У вас, наверно, было трудное путешествие.
— Было совсем не так уж и плохо. Я люблю вести машину в трудных условиях.
Мы вошли. Миссис Тэнди повесила мой плащ на вешалку. Было тепло, уютно и мило. Салон был полон античных вещей — и глубокие колониальные кресла, и диваны, и латунные лампы, и украшения на стене, и картины из деревенской жизни.
— Скоро вы будете есть что-нибудь горячее, — сказала миссис Тэнди, а мне хотелось поцеловать ее за это.
Потом мы сели у камина. Джереми Тэнди налил мне внушительную порцию виски, а его жена хлопотала на кухне.
— Как себя чувствует Карен? — спросил я. — Ей уже лучше?
Он кивнул головой.
— Она еще не ходит, но настроение у нее уже намного лучше. Позже можете зайти поговорить с ней. Она всю неделю не могла этого дождаться.
Я медленно тянул виски.
— Я тоже, — заявил я немного измученным голосом. — Представьте, что я до сих пор плохо сплю с того времени, когда все это закончилось.
Джереми Тэнди опустил голову.
— Знаете… честно говоря… мы тоже.
Мы разговаривали ни о чем, а потом миссис Тэнди внесла блюдо из рыбы. Оно было горячим и вкусным. Я поел с аппетитом, всматриваясь в весело трещащий в камине огонь.
Затем я пошел наверх, к Карен. Она лежала бледная и исхудалая. Но ее отец был прав — она уже немного поправилась и теперь возврат к полному здоровью был только вопросом времени. Я присел на краю застланной узорчатым покрывалом постели. Мы разговаривали о ее хобби, о ее планах на будущее, обо всем, исключая Мисквамакуса.
— Доктор Хьюз сказал мне совершенно конфиденциально, что ты был очень храбр, — заявила она спустя какое-то время. — Он говорил, что то, что случилось на самом деле, не имеет ничего общего с тем, о чем писали газеты, и что никто бы не поверил, если бы ему сказали всю правду.
Я взял ее руку.
— Правда сейчас не особенно и важна. Я даже сам не могу в нее поверить.
