– Да я у них свой, у меня там жинкин брат живет, у меня жинка татарка, – пояснил лодочник. – Мы с ними мало-мало дела делаем!
И он заговорщически подмигнул.
Итак, мы разошлись – Иван Олексович торопливо зашагал к маленькому селу под горой, а мы выползли на каменистую дорогу и встали в тени под развесистым деревом, изрядно побитым морскими ветрами. Чувствовали мы себя отвратительно, однако все равно нужно же было добираться туда, куда мы хотели добраться!
Услышав журчанье ручейка, мы дошли до него, немного привели себя в порядок, выбили из одежды высохшую соль и, решив, что под лежачий, а также сидячий и стоячий камень вода не течет, а повозку можно ждать невесть сколько, набрали воды во фляги, бывшие у нас с собой, и потихонечку потащились по дороге, которая, как сказал нам лодочник, вела к Ялте.
Впрочем, у нас имелась изрядно вымокшая карта Крымского полуострова с указанием расстояния, так что мы хотя бы знали, в каком направлении двигаться.
Да… Это на бумаге, на карте девяносто верст могут выглядеть ерундой. А пешком по незнакомым горным дорогам! Да еще после таких ударов судьбы, свалившихся на нас, как гром среди ясного неба, да после ужасного морского путешествия!
Солнце палило, но, слава богу, ветерок дул с моря. Мы шли, стараясь не думать о том, что будем есть, где будем спать. Наверное, в каких-нибудь придорожных селениях. Но сначала надо было добраться хотя бы до одного.
Шли, наверное, около часу, когда позади послышался скрип.
Мы с надеждой обернулись.
К нам приближалась небольшая двухколесная телега, запряженная каурой лошадкой. Арба!
Мрачный старик-татарин как ни в чем не бывало проехал мимо, лишь покосившись в нашу сторону, хотя мы махали руками и умоляли его остановиться. Мы уже разуверились в удаче, когда он вдруг натянул вожжи.
Арба встала.
С таким же мрачным, непроницаемым лицом он выслушал нашу просьбу подвезти, подумал – и, к нашей радости, кивнул. Оказалось, он ехал в Байдары – это, судя по нашей промокшей карте, еще в тридцати шести верстах. Самое малое, часов шесть-семь пути! Может быть, на арбе скорей будет?
Скорей, впрочем, не получилось. Взяв деньги вперед, татарин потребовал, чтобы на арбу мы садились по очереди: больше двух человек его елкы
[42] не увезет, не надо его перетруждать.
Мы согласились – это было лучше, чем ничего. Наш возчик на ломаном русском языке сообщил, что в Байдарах есть кунакхане – постоялый двор, где можно будет отдохнуть и переночевать, а потом найти нового возчика. Там есть и духан, что-то вроде трактира.
Мы взбодрились, почувствовали себя гораздо лучше. Возможность переночевать не под открытым небом нас очень обрадовала.
Спустя часа два дороги мы завернули в придорожную деревушку, где купили у первого попавшегося татарина лепешек и изюму, который был так пересушен, что больше напоминал камушки. Снова тронулись в путь.
Наш мрачный возчик держался вовсе нелюдимо, часто начинал озираться, словно опасался чего-то.
Впрочем, кто в те времена не держал постоянно ушки на макушке!
Впереди показалась дорога, пересекающая ту, по которой мы шли. От нее начинался довольно крутой подъем в гору.
Возчик попросил нас с мамой (как раз была наша очередь ехать) слезть с арбы. Такое уже случалось, и мы понимали, что наш татарин щадит своего запыленного еклы.
Мы, конечно, слезли и побрели вперед, не сомневаясь, что арба последует за нами. В самом деле, раздавался ее скрип, однако он почему-то не приближался, а удалялся. Удивленные, мы оглянулись – и обнаружили, что татарин развернул лошадь и арба весьма резво катит в обратном направлении, увозя наши лепешки и фляги с водой, а также саквояж с самыми необходимыми вещами, которые мы брали с собой!
Отец бросился догонять ворюгу, однако татарин, держа вожжи одной рукой, вдруг выхватил из-под лежавших рядом с ним мешков обрез и выстрелил в отца!
Он промахнулся, однако мы с мамой так закричали, что отец остановился. Мы были вне себя от ужаса, да и он сам напугался.
Медленно, едва дыша от злости, он вернулся к нам.
Мы никак не могли понять, что вдруг случилось. То ли татарин сразу решил нас ограбить, то ли что-то навело его на эту мысль позднее, может быть, в том селении, где мы покупали продукты. Мы вспомнили, что он оживленно обсуждал что-то с продавцом. Может быть, он узнал о какой-то опасности, которая ждала нас по дороге, и решил не только избежать ее, но и заодно разжиться? Счастье, что все наши ценности и деньги были в одежде, а бумаги, тщательно обернутые клеенкой и почти не попорченные при нашем ужасном морском путешествии, отец нес в планшетке на длинном ремне, перекинутом через плечо.
Делать было нечего – оставалось только идти вперед до тех пор, пока не наступит ночь или нас не догонит новая арба. Но теперь, как мы поняли, скрип уже не будет для нас достаточным доказательством честности возчика.
Мы шли и шли, то и дело оглядываясь, но ни одна повозка нас так и не догнала. Дорога обезлюдела, и это показалось нам тревожным. Судя по словам Ивана Олексовича, нанять здесь возчика хотя бы на небольшой отрезок пути было вполне реальным делом, однако нам никто не попадался навстречу и никто нас не догонял.
Мы брели, все чаще присаживаясь отдохнуть на обочине, – у мамы отказывали ноги, да и мы с отцом уже выбились из сил, – как вдруг позади раздался звук, который показался здесь совершенно невероятным: рожок автомобиля!
– Вот бы подъехать! – с надеждой сказала мама, и утомленное лицо ее просветлело.
– Ну что ж! Попробуем, – решительно сказал отец.
Донесся издалека шум мотора, потом он зазвучал ближе, и вот, наконец, из-за поворота показался большой открытый автомобиль. Отец бросился вперед, чуть ли не под колеса:
– Стойте!
Объехать его по узкой обочине было невозможно. Скрипнули тормоза.
– Жить надоело? – крикнул шофер в кожаной фуражке и выгоревшей гимнастерке без погон.
Мы уставились на него во все глаза, забыв обо всем, даже о тяготах пути. Этот шофер был как две капли воды похож на Владимира Красносельского!
Но каким образом офицер германской армии мог оказаться здесь, в Крыму, за рулем весьма побитого «Кадиллака»?!
Нет, пожалуй, это все же был не Красносельский, потому что очень уж равнодушно озирал он нас своими голубыми глазами. Этот человек явно видел нас впервые. Кроме того, Красносельский запомнился нам своей жизнерадостной молодостью, а этот человек был худ, небрит и довольно угрюм.
Возмущенное восклицание прервало наше оцепенение, и из-за спины шофера показались две сердитые физиономии, мужская и женская.
Мужчина был лет тридцати, смуглый, полный, с красивым армянским лицом, однако его портила пренебрежительно выпяченная нижняя губа, придававшая лицу брезгливое выражение. Женщина, миниатюрная, черноглазая, очень хорошенькая, с гладкими черными волосами, едва видными из-под широкополой шляпы, в мятом полотняном костюме, прижимала к себе маленький кожаный чемоданчик.
