Фидельма сказала ему, что брата Осимо не удалось найти.
— Ну, Марк Нарсес сейчас на страже, у дверей большого зала. Он наверняка может помочь. Марк три года назад воевал с магометанами в Александрии и пробыл год в плену, пока его родные не выкупили его. Он немного знает их язык.
— Позовите его сюда, Лициний, — велел Эадульф и растянулся в кресле. — Я слишком устал, чтобы ходить за ним самому.
Лицинию не потребовалось много времени, чтобы найти Марка Нарсеса и привести в комнату.
Фидельма решила перейти сразу к делу.
— Я запомнила несколько слов и предполагаю, что они на арабском. А я слышала, вы понимаете арабский. Попробуете перевести их?
Декурион наклонил голову.
— Хорошо, сестра.
— Первое слово — кафир.
— Очень просто. Это значит «неверный». Тот, кто не верит в Пророка. Как мы говорим infidelis о человеке, который отвергает слово Христа.
— Пророка?
— Пророк — это Магомет из Мекки, он умер тридцать лет назад. Его учение распространилось среди восточных народов, как лесной пожар. Свою новую религию они называют «Ислам», то есть подчинение Богу — Аллаху.
— Так, если Бога они называют Аллах, то что может значить «Бисмилла»?
— Тоже очень просто, — ответил Марк Нарсес. — «Во имя Аллаха», их бога. Это просто восклицание, выражающее удивление.
Фидельма кусала губы, задумавшись.
— Значит, мои подозрения подтвердились. Эти двое были арабы. И похоже, что брат Ронан общался с ними. Но с какой целью, и какое это может иметь отношение к смерти Вигхарда и самого Ронана?
Эадульф взглянул на Марка Нарсеса.
— Спасибо, декурион. Вы можете идти.
Молодой декурион посмотрел на Лициния и немного неохотно, как показалось, отправился обратно на свой пост в атриум.
— Нужно найти брата Осимо Ландо, — предложил Лициний. — Если вообще есть кто-нибудь, кто знает больше, чем мы, — то кто, как не он, начальник Ронана, может сказать, имел ли Ронан какие-либо дела с арабами.
— Я уже отправила кого-то из стражи справиться, почему его нет на месте, — объяснила Фидельма. — Однако мне бы хотелось еще раз поговорить с братом Эанредом.
— Ну, у нас есть только слова Себби о том, что Эанред — мастер удушения, — заметил Эадульф, догадываясь, что у нее на уме.
— Тут нужно быть точнее, Эадульф. Себби сказал только то, что Эанред когда-то был рабом и однажды задушил своего хозяина, и что от ответственности он был избавлен согласно вашему саксонскому закону — за него заплатили вергельд.
— Но все равно… — возразил Эадульф.
Фидельма была непреклонна.
— Пойдем отыщем его. А то здесь так душно, а у меня, кажется, снова начинает болеть голова.
Эадульф и Лициний двинулись следом и, миновав коридор, вышли в просторный атриум, главную залу дворца. Там, как обычно, стояли группки посетителей в ожидании приема. Фидельма прошла по мозаичному полу через весь зал, держа путь в domus hospitale. Подходя к двери, они увидели брата Себби, который шагал им навстречу с мрачным выражением лица.
Он заметил Эадульфа и остановился.
— Вы по-прежнему секретарь и советник саксонской делегации? — отрывисто спросил он без каких-либо предисловий.
Они остановились, и Эадульф нахмурился от неожиданного вопроса.
— Меня назначил на эту должность покойный архиепископ-дезигнат, но теперь, после его смерти… — Он пожал плечами. — Что-то случилось?
— Случилось? Случилось? Вы не видели настоятеля Путтока?
— Нет, а что?
Себби пристально посмотрел на Фурия Лициния. Тот явно не понимал, о чем речь, поскольку не говорил по-саксонски. Он попытался поймать взгляд Фидельмы, но та лишь опустила глаза, делая вид, что ее это не интересует. Себби из Стэнгранда перевел взгляд обратно на Эадульфа.
— Я слышал, эти римляне опять хотят поставить в Кентербери иностранного архиепископа.
Эадульф улыбнулся.
— Я тоже слышал об этом. В общем-то, до Деусдедита, который десять лет назад стал первым саксонцем на этом посту, все архиепископы Кентербери были римлянами или греками. Даже если этот слух правдив, разве это так важно? Разве мы все не равны перед лицом Господа?
Себби возмущенно фыркнул.
— Саксы хотят, чтобы у них были свои епископы, а не чужеземцы. Разве мы недостаточно ясно показали это, сместив ирландца в Нортумбрии? Разве мы, саксы, не избрали следующим архиепископом Вигхарда?
— Но Вигхард умер.
— Да. И теперь Его Святейшество должен проявить уважение к нашему выбору и назначить вместо него Путтока. А не какого-то африканца.
— Африканца? — изумился Эадульф.
— Я только что слышал, что Виталиан предложил на пост Кентербери настоятеля Адриана из Иридана, что под Неаполем, а он африканец. Африканец!
Глаза Эадульфа расширились.
— Я слышал о нем как о человеке весьма начитанном и благочестивом.
— Ну, и что же теперь? Мы, саксы, должны сейчас собраться вместе, выразить наше возмущение и потребовать у Его Святейшества благословения для Путтока.
Лицо Эадульфа было непроницаемо.
— Однако, Себби, вы уже говорили раньше, что не любите Путтока. Может быть, все дело в том, что если надежды Путтока не оправдаются, тогда и вам не видать Стэнгранда? В любом случае мы, саксы, как вы говорите, сможем собраться вместе не раньше, чем будет раскрыта тайна убийства Вигхарда.
Себби хотел ответить, но сдержался и, пробормотав что-то невразумительное, с досадой отвернулся и скрылся в толпе.
Эадульф повернулся к Фидельме:
— Ты понимаешь, что происходит?
Она задумчиво кивнула.
— Похоже, что надежды Путтока и Себби неожиданно рухнули.
— Брат Себби похож на человека, способного убить кого-нибудь ради… — Эадульф вдруг замолчал, осознав, что говорит. И неловко посмотрел на Фидельму.
— Нам сейчас нельзя ограничивать себя какой-то одной версией, — сказала она, угадав его мысль. — Я об этом с самого начала и говорила: честолюбие толкает людей на многое.
— Ты права, но разве честолюбие — это так дурно?
— Честолюбие — это тщеславие, а оно часто ослепляет душу. Кажется, Публий Сир сказал: следует опасаться честолюбцев.
— Честолюбец не страшен, если достаточно одарен, чтобы добиться своей цели, — возразил Эадульф. — Гораздо опаснее человек, чье честолюбие велико, а способности ничтожны.
Фидельма одобрительно усмехнулась.
— Надо бы нам с тобой однажды как следует поговорить о философии, Эадульф из Саксмунда.
