При свете свечи видно было, что Эадульф слегка покраснел. Он облокотился на каменную стену.
— Тем не менее саксонская принцесса…
— Заслуживает не большего уважения, чем любой другой мирской человек, который вступает в святое братство. У настоятельницы Вульфрун есть неприятная черта — она все еще считает себя принцессой Кентской. И мне очень жалко сестру Эафу, которой она так бесцеремонно помыкает.
В глубине души Эадульф тоже сочувствовал молодой сестре Эафе. Но в его стране происхождение и статус значили очень многое.
— Ну, так кто же входил в свиту Вигхарда, кроме тебя? — настаивала Фидельма.
— Ну, — сказал он, подумав, — кроме Вульфрун с Эафой, есть брат Инэ, личный слуга покойного, он выполнял всю хозяйственную работу. У него всегда такое скорбное лицо, и он избегает доверительности. Еще настоятель Путток из Стэнгранда.
— А, — перебила Фидельма, — этот красивый человек со злыми губами?
Эадульф презрительно фыркнул.
— Красивый?! Ну, это женское восприятие. Настоятель Путток чрезвычайно себялюбив и, говорят, столь же тщеславен. Он — личный посланник Освиу Нортумбрского и, говорят, близкий друг Вилфрида из Рипона.
— Ясно. То есть в Риме он представляет Освиу?
— Да, потому что Освиу считается здесь бретвальда, или, по-вашему, верховным королем саксонских земель.
Фидельма помнила, что на синоде в Витби Вилфрид из Рипона был главным противником ирландской миссии в Нортумбрии и, соответственно, главным сторонником Рима.
— Дальше — брат Эанред, он прислуживает Путтоку. Человек тихий, даже несколько глуповатый. Я слышал, что он был рабом, а Путток выкупил его и, как учил Иисус, дал ему свободу.
Фидельма знала, что у саксов до сих пор существует рабство. И не удержалась:
— То есть Путток освободил Эанреда от рабства в миру, чтобы тот стал его рабом в его обители?
Эадульф поежился, но отвечать не стал.
— Еще есть брат Себби, — поспешил он продолжить. — Он тоже из обители Стэнгранд и приехал в качестве советника Путтока.
— Расскажи мне про него, — попросила Фидельма.
— Я мало что узнал о нем за это время, пока мы в Риме, — признался Эадульф. — По-моему, у него блестящий ум, но, кроме того, он столь же тщеславен, сколь и хитер.
— Опять тщеславие, — презрительно хмыкнула Фидельма. — Так что же, вся свита Вигхарда расположилась в том же здании, что и он, в domus hospitale?
— Да. На самом деле моя комната находилась ближе всех к нему — точно напротив его комнат, через коридор.
— Кто живет в комнате рядом с Вигхардом? Инэ, его слуга?
— Нет. Соседняя комната пуста, как и все остальные комнаты на этой стороне здания. Я думаю, что это кладовые.
— А где живет Инэ?
— В соседней с моей комнате. Напротив Вигхарда. Рядом с его комнатой — комната Себби, за ней — настоятеля Путтока, а за ней, в конце коридора, — комната его слуги Эанреда.
— Ясно. А где остановились настоятельница Вульфрун и Эафа?
— Этажом ниже. На втором этаже domus hospitale.
— Понятно. Получается, что твоя комната ближе всего к комнатам Вигхарда.
Эадульф насмешливо улыбнулся.
— То есть мне очень повезло, что я в эту ночь был с тобой в церкви Девы Марии Снежной.
— Я помню, — почти серьезно сказала Фидельма. Эадульф взглянул ей в лицо: оно было непроницаемо, только глаза насмешливо мерцали.
— Что ж, — Фидельма неожиданно резко выпрямилась, — если ты не возражаешь, предлагаю вернуться в Латеранский дворец и там расспросить братию. Будем надеяться, стража поймает Ронана Рагаллаха. — Она вздрогнула. — Брр. Только сейчас заметила, как здесь холодно.
Эадульф повернулся за свечой и вдруг вскрикнул.
— Сестра, нам надо торопиться! Я и не думал, что свеча успела настолько прогореть.
Фидельма видела, что воск почти весь растаял и от фитиля почти ничего не осталось.
Эадульф схватил ее за руку, и они побежали по узким коридорам с множеством поворотов и изгибов. Вдруг послышалось тихое шипение, и наступила полная темнота.
— Держись за мою руку и не отпускай, — велел из темноты хриплый голос Эадульфа.
— Конечно, не отпущу, — заверила его Фидельма, хотя немного встревоженно. — Ты знаешь, куда идти?
— Прямо… наверное.
— Тогда давай осторожно.
Они двигались в темноте, ведя руками по стенам этой рукотворной пещеры, и нигде не было ни малейшего проблеска света.
— Какой же я дурак, — послышался сокрушенный голос Эадульфа. — Надо было следить за свечой!
— Ругая себя, делу не поможешь, — печально сказала Фидельма. — Давай…
Она вдруг остановилась и тихо вскрикнула, наткнувшись на что-то свободной рукой.
— Что там?
— Здесь коридор разделяется. Направо или налево? Ты не помнишь?
Эадульф во мраке закрыл глаза. Невероятным усилием он напрягал память, пытаясь вспомнить, но не мог и чувствовал полнейшую беспомощность. В охваченном паникой сознании проносились ужасные картины, на лбу выступил холодный пот.
Неожиданно он почувствовал, как Фидельма стиснула его руку.
— Смотри! — прозвучал ее свистящий шепот. — Налево. По-моему, там свет…
Эадульф посмотрел налево, вгляделся в темноту. Но ничего не увидел.
— Я была уверена, что видела свет, — сокрушенно сказала Фидельма. — По крайней мере на секунду…
Эадульф хотел было разуверить ее, но вдруг увидел какое-то мерцание. Или это его взор рисовал во мраке то, что ему хотелось увидеть? Он с надеждой вглядывался во тьму. Да! Сестра Фидельма права. В черном туннеле что-то светилось. Он радостно вскрикнул.
— Да, там свет! Ты права! Бежим. — Он потащил ее в ту сторону, где мерцал свет, и кричал так громко, как только мог: — Эй! Эй!
Сначала была тишина, но вдруг ее прервал хриплый голос, разносящийся эхом по туннелям:
— Heia!
Становилось все светлее, и наконец они увидели пожилого человека, идущего к ним навстречу с фонарем.
Он остановился, увидев, как они бегут к нему.
— Heia vero! — хрипло произнес он, глядя то на нее, то на него.
Фидельма и Эадульф остановились перед ним, затаив дыхание, чувствуя себя как дети, пойманные каким-нибудь не очень строгим взрослым за очередной глупой шалостью. В первое мгновение они могли только улыбнуться и облегченно вздохнуть. Они слишком задыхались после бега по туннелям, чтобы что-нибудь сказать. Старик окинул их серьезным взглядом и покачал головой.
