– Led Zeppelin, – говорю я ему коротко, словно больше мне ничего не надо объяснять.
– Да, он крутил их песни все то лето, – так же коротко сообщает мне Вес.
– Вот это озеро… вода… – Я взмахиваю рукой в сторону дома, туда, где висит моя картина.
– Вообще-то ты никогда не доверяла воде. Любила плавать или заставляла себя поверить, что любишь, но все равно, прежде чем окунуться в воду, тебе всегда нужно было какое-то время побыть на берегу, посидеть, привыкнуть к воде, что ли.
– Но я хорошо плаваю. Можно сказать, я – отличная пловчиха, – возражаю я.
– Вполне возможно, такая адаптация тебе была нужна на каком-то бессознательном уровне, – пожимает плечами Вес.
– В тот день… – Я поворачиваюсь к брату лицом и смотрю ему прямо в глаза. – В тот день, когда я ушла под воду и едва не утонула, это же ты меня нашел, не так ли?
Вес недовольно морщится, потом кивает в знак согласия.
– Я вернулся от врача и сразу же отправился на твои поиски. – Вот он машинально потирает подбородок, невольно погружаясь воспоминаниями в тот далекий день. – У меня еще и заморозка толком не отошла. Половина лица онемевшая. Представляешь? Врезались в память даже такие подробности. Половина мускулов на лице омертвела от новокаина.
– Да, порой запоминаются такие вещи… и не объяснишь толком, почему именно они.
– Может, потому, что потом через них легче восстановить всю остальную картину, воспроизвести ее целиком. – Он машет пальцем у себя перед носом. – В какой-то степени это стопроцентно твой случай.
Он берет из моих рук айпод, вставляет в свое ухо наушник, второй наушник вставляет в мое ухо, и какое-то время мы молча слушаем Led Zeppelin.
– Знаешь, мне кажется, – говорит он после продолжительной паузы, – мы сами блокируем в своем сознании то, что не хотим больше видеть. Но все равно само событие запечатлевается в глубинах нашего мозга, в нашей памяти, ожидая того момента, когда потребуется вспомнить все.
– Ты хочешь сказать, что я сознательно забыла участие своего большого брата в моем спасении? – Я снова поворачиваюсь к нему лицом. Наушник выпадает из моего уха и падает вниз, болтаясь между нами на длинном проводе. – То есть мне легче было похоронить, пусть и неосознанно, в своей памяти раз и навсегда все то, что случилось в тот день, так?
– Я хочу сказать, что считаю, что все мы хотели бы навсегда похоронить в нашей памяти те несколько последних дней, который вы с Рори провели здесь, у нас. Тебе это удалось, и слава богу! Меня это ни капельки не удивляет.
– И тем не менее именно этот эпизод всплыл в моей памяти в числе первых.
– И это меня тоже не удивляет, – откликается Вес усталым голосом. Мы замолкаем и оба начинаем разглядывать осенний пейзаж с уже пожухшей опавшей листвой вокруг дома его детства. Потом он тоже вынимает свой наушник, всецело сосредотачиваясь на разговоре. – В любом случае все было именно так. Я нашел тебя. К счастью, ты упала в воду спиной. Если бы это было по-другому… – Он замолкает, словно собираясь с силами для того, чтобы закончить свой рассказ. – Словом, я вытащил тебя на берег, проверил пульс. Ты еще дышала, но была без сознания. Я побежал к отцу в студию, но он уже успел запереть дверь на замок. Я барабанил в дверь, наверное, минуты три, потом понял, что это бессмысленно, и помчался в дом за мамой.
Я облокачиваюсь на перила крыльца. Меня начинает подташнивать. Тогда я впиваюсь руками в деревянные поручни до боли в кистях, стараясь превозмочь тошнотворные спазмы.
– Мама тут же вызвала «Скорую». Тебя увезли в больницу. Сделали там всякие анализы, установили, что ты получила сильный ушиб, но больше ничего страшного. Но эти страшные синяки на твоих руках – ужас! Огромные, пурпурно-фиолетовые рубцы, похожие издали на татуировку. К счастью, они проступили на теле лишь после того, как мы вернулись домой. Иначе тебя бы ни за что не выписали из больницы. – Вес снова замолкает, явно не зная, какими словами подытожить сказанное. – Вот так все и было.
– Да, вот так все и было, – вторю я эхом вслед за ним.
– Отец ничего не знал до позднего вечера. Он вернулся домой почти за полночь, не появившись в тот вечер за ужином. Ты уже спала, а я еще смотрел телевизор в гостиной. Помню, мама набросилась на него, потребовала, чтобы он немедленно позвонил твоей матери. Так он и сделал. Тут же позвонил и попросил, чтобы она немедленно забрала детей домой. На следующий день… или через день… уже не помню точно, твоя мать приехала за вами. Само собой, отец отреагировал на все случившееся одним-единственным способом, вполне в духе нравов нашей семьи. Стал истошно вопить во весь голос, от его утробных криков просто выворачивало наизнанку, столько в них было боли и ужаса. Жуть какая-то! Помню, я тут же вырубил телик, пошел к себе в комнату, лег, накрыл голову подушкой, но он орал так громко, что и подушка не спасала.
– А когда я проснулась на следующее утро, – заговорила я, удивляясь тому, как стремительно быстро заполняются провалы в моей памяти, восстанавливая все подробности того случившегося, – он сам нажарил нам блинов, поцеловал меня в макушку, и все мы вели себя так, будто ничего и не случилось.
Вес решительно вскинул голову.
– Это его самый проверенный способ добиться прощения.
– У кого? У нас или у себя?
– Думаю, у всех. Все мы, кстати, учимся у наших родителей. – Вес взмахнул рукой. – Почти все от них усваиваем.
– Звучит не очень весело.
– Когда он возник снова, узнав о болезни мамы, все повторилось точь-в-точь. Скорбно зажатая в руке шляпа, но на лице ни тени раскаяния. Он так и не осознал всей тяжести своей вины, и это – главное.
– Как долго он пробыл у вас?
– Он не жил здесь постоянно. Приезжал, уезжал… Так продолжалось несколько месяцев. Я не задавал ему вопросов.
– А потом уехал? – неожиданно для меня самой констатирующая фраза прозвучала, как вопрос.
– А потом он уехал, – подтвердил Вес. – Вроде они даже помирились с мамой. Помню, она умоляла меня, чтобы я перестал ненавидеть собственного отца. Готов поклясться чем угодно, мама действительно любила отца, любила по-настоящему. Она умирала, а моя былая ненависть к этому человеку уже давно миновала свой пик, поэтому я пообещал маме, что да! – с ненавистью будет покончено. Но с тех самых пор никто из нас его больше не видел.
– Он не приехал даже на похороны?
– Ну отец у нас не из разряда смельчаков. Он не любит появляться на людях в моменты катастроф. Да и вообще он никогда не поднимался до понимания сложившихся обстоятельств, не важно, хороших или плохих. Или тем более участия в них. – Вес говорит обыденным тоном, и от этого его вердикт отцу кажется особенно суровым. – Он по натуре труслив, что бы там ни твердили все эти коллекционеры и прочие почитатели его таланта.
И тем не менее я обожала своего отца. Обожала вопреки всем скверным проявлениям его характера, вопреки его небрежению и безразличию к себе, потому что в те редкие, поистине благословенные моменты, когда он любил тебя и отдавался в твое распоряжение, ты получала все, что тебе было нужно. Он действовал на тебя как наркотик. Наверное, он и был наркотиком.
