Какое-то время я молча разглядываю свою мать. Странное дело, она больше не плачет. Глаза сухи, словно обмелевший колодец. И о чем это говорит? Мама лукавит? Или все же нет? Я кусаю нижнюю губу, размышляю над ее словами. И неожиданно до меня доходит: после стольких лет усилий, работы над собой, попыток убежать от себя прежней, после ее изнурительных занятий йогой мама вернулась на то же самое место, с какого начала свой многолетний марафон. Круг замкнулся. Вернулась к себе той, какой она была, когда отец нас бросил. И по-прежнему голова ее забита всеми этими насквозь лицемерными рассуждениями о том, что такое хорошо и что такое плохо. Ханжой была, ханжой и осталась.
– Ничего-то ты не поняла, мама, – роняю я с невольной грустью, наблюдая за тем, как болван-оператор ищет наиболее подходящий ракурс съемки для завершающих кадров. – Столько лет мечешься как белка в колесе. Все бежишь, бежишь, бежишь… И куда же ты прибежала в конце концов? Да никуда! Все это лишь иллюзия эксперимента. Ведь ничего – ничегошеньки! – в твоей жизни не изменилось. Понимаешь?
Вот оно, то самое! В глубине души я ликую. У меня ведь свой эксперимент, и только что я поверила им свою теорию и доказала самой себе: люди не могут меняться. И тут я понимаю, что столь грустный вывод – вовсе не повод для ликования. Это стена, которую ничем не прошибешь. Не стоит даже и пытаться.
Глава двадцать четвертая. «Пусть река течет» – Карли Саймон
Дав самому себе клятву стать полезным членом общества и воспользоваться тем шансом, который подарила судьба, сохранив ему жизнь, Андерсон решительно перешел от слов к делу. Он всерьез преисполнен желания измениться в лучшую сторону. Вот, к примеру, на добровольных началах согласился вести какой-то там бенефис, устраиваемый для сбора средств в фонд некоммерческой организации «Хьюман сосайети», которая выступает в защиту прав как людей, так и животных. Само мероприятие запланировано на сегодняшний вечер.
– У вас ведь даже собаки нет, – замечаю я вскользь, сидя в лимузине, который везет нас на этот самый бенефис. Надо сказать, что Андерсон решил стать не только филантропом. Он также повел непримиримую борьбу за искоренение прочих своих дурных привычек. Активно пытается избавиться от пристрастия к супермоделям и всяким глупеньким молоденьким актрисулям, чей коэффициент интеллекта настолько низок, что уже изначально обрекает бедняжек на провал в любых интеллектуальных испытаниях. Но Питер все еще торчит в Беркшире, вот и получается, что сегодня объектом внимания Андерсона автоматически становлюсь я. То есть я получаю официальное приглашение на бенефис. Облачаюсь в совершенно нетипичный для себя наряд. Впрочем, он ведь покупался не для меня реальной, а для вымышленной Нелл, которая в тот момент еще верила, что люди способны меняться. Коротенькое коктейльное платье цвета спелого баклажана. Укладываю волосы феном, крашу губы новой помадой из набора косметики для артистов, и в результате получается совсем даже неплохо. Во всяком случае, Андерсон, приехав за мной, прямо в коридоре не преминул заметить, что выгляжу я просто супер.
– Должен вас предупредить, – начал он с места в карьер. – Наверняка нам начнут перемывать косточки в прессе. А если вы и впредь будете эксплуатировать столь яркий образ, то папарацци того и гляди примут вас за одну из тех моделей, с которыми я раньше коротал свой досуг.
Само собой, я понимаю, что Андерсон отпустил мне своеобразный комплимент, и ничего более, но все равно я покраснела. Потом взяла его под руку, и мы направились вниз, к поджидавшей нас машине.
– Между прочим, я действительно люблю собак, правда! – говорит он мне, поправляя темно-синий галстук, и вставляет в стереосистему диск с музыкальными записями. – Кстати, у меня есть новости… кое-что вспомнил из того, что было там, в самолете.
– Еще один ночной кошмар? – сочувственно спрашиваю я и кладу руку на его колено.
– Напротив! – улыбается он. – Как-то я вам уже рассказывал, что не мог вспомнить названия ни одной из тех групп, записи которых мы с вами слушали на борту, чтобы немного развеяться.
Я молча киваю в знак согласия. А с какой стати он должен разбираться во всех этих рок- и поп-группах, знать по именам солистов и прочее? Мы действительно слушали записи тогда только для того, чтобы хоть немного отвлечься. А в госпитале уже стали слушать для того, чтобы хоть немного забыть тот ужас, который недавно пережили.
– Так вот, представьте себе! – заявляет он с видом триумфатора. – Я вспомнил. Минувшей ночью долго мучился без сна. И вдруг неожиданно для себя вспомнил, кого вы слушали, когда сидели в кресле рядом со мной. Пока я вам не помешал, обратившись с вопросом.
Мы оба умолкаем, музыка заполняет салон.
– Это была Карли Саймон, – улыбаюсь я. Догадалась, потому что певица числится в списке моих самых любимых исполнителей. Я откидываюсь на спинку сиденья и с наслаждением вслушиваюсь в звуки любимых мелодий. Голос Карли звучит, вибрирует во мне, и мне постепенно становится легче. Ее музыка действительно расслабляет и даже до некоторой степени упрощает все вокруг.
– Вы еще тогда сказали мне, что песни Карли Саймон как нельзя лучше соответствуют вашему настроению, что они помогают вам начать все сначала. Так вы сказали тогда.
Андерсон достает из бара бутылку виски «Джек Дэниелс» и наливает немного себе в стакан. Я сижу с отрешенным видом, всецело поглощенная музыкой.
– Так неожиданно… и именно сегодня вдруг вспомнил, – добавляет он, отхлебывая из стакана.
Я с трудом отрываюсь от собственных мыслей, от музыки.
– Почему неожиданно? – спрашиваю я. – Неожиданно – это когда вдруг узнаешь, что твоя мать столько лет удачно маскировала свою застарелую неприязнь к своему бывшему мужу и отцу своих дочерей вместо того, чтобы озаботиться в первую очередь именно их интересами.
После съемок я даже позвонила Питеру в надежде выудить из него хоть какие-то дополнительные подробности. Безуспешно. После нескольких попыток дозвониться меня переключили на голосовой ящик. Тогда я стала трезвонить Лив, чтобы договориться о срочной встрече, но тоже безуспешно. Я прекрасно понимаю, что имеет в виду Андерсон. Всегда здорово, когда в твоей жизни есть что-то прочное, надежный фундамент, что ли. И не важно, что это или кто: муж, врач-терапевт или просто хороший парень, которого я когда-то спасла. А вот теперь уже он спасает меня.
– Вы слишком категоричны, Нелл! – говорит он и наливает виски уже для меня. Я отрицательно качаю головой. – Выпейте! Хоть пару глотков, – настаивает он. – Поверьте мне! Вам сразу полегчает. Я не шучу. Так оно и есть на самом деле.
Какое-то время я колеблюсь, но музыка завела меня уже до такой степени, что я сдаюсь и уступаю сразу по двум позициям: пью виски и верю Андерсону на слово. Делаю первый глоток и чувствую, как приятное тепло растекается по всему моему телу и куда-то прочь отступает злость, душившая меня весь день.
– В чем-то я понимаю вашу мать. Она просто пыталась защитить вас, сражалась, как львица за своих детенышей, если в данном случае будет уместна такая аналогия. Она не хотела, чтобы ваш отец приносил с собой в дом тот хаос, в котором вы когда-то жили. То есть в первую очередь она заботилась о вас.
