– Пожалуй, и то и другое.
– Причина, видно, кроется в том, что обычно называют слепым доверием, – задумчиво роняет она.
Я внимательно посмотрела на Лив, но подумала в эту минуту отнюдь не о Питере. Нет! Я подумала о собственной матери. О том, что она, зная, как остро я нуждалась в ее помощи и поддержке, как ждала, чтобы именно она подтвердила достоверность моих воспоминаний о том доме в Вирджинии, не пошла мне навстречу. Вместо того чтобы честно рассказать мне все, она тут же возвела вокруг себя защитные стены. То есть свела к минимуму все свои риски и сражалась за собственные интересы до последнего, пока вся правда не выплыла наконец наружу.
– Мне кажется, что по натуре я довольно испорчена. И тем не менее часто бываю слепа по отношению к людям. Полагаете, это мне тоже стоит внести в свой перечень достоинств? Люди ведь всегда остаются людьми. Такими, как они есть. В них ничего не меняется.
Слабая улыбка тронула губы Лив. Морщинки собрались в уголках глаз.
– О, порой люди могут очень сильно удивить.
– Вот здесь вы абсолютно правы.
– Нет, вы меня не совсем правильно поняли. – Лив стягивает свои волосы в тугой узел. – В чем-то, конечно, я согласна с вами. Люди всегда такие, какие они есть. Но если вы согласны с такой точкой зрения, тогда идите дальше и выводите на ее основе уже следующую максиму: получается, что люди могут вас удивлять. Люди ведь развиваются, меняются, растут. Вполне возможно, не все. Но некоторые – точно. Что, если вы с Питером тоже можете измениться? Научитесь наконец доверять друг другу.
И вот я разглядываю Джастина Аэронса, с головой ушедшего в изучение последних культурных новостей. Вид у него – какой? Что-то есть в его облике величественное. Или это обычный снобизм? Сама не знаю. Но уверена, кое-что касательно этого человека я могу прояснить для себя прямо сейчас, разглядывая его вот так, со стороны. Притом что – да! – люди всегда остаются тем, кто они есть.
Наконец Джаспер, глянув на зал поверх газеты, замечает мое присутствие. Он немедленно комкает газету и, не глядя, швыряет ее прямо на пол, причем с такой яростью, что я снова удивляюсь. Нет, пожалуй, не так-то просто будет мне «расколоть» старинного друга отца. С наскока такую личность не просчитаешь. Джаспер знаком приглашает меня к своему столику, поспешно выдвигает свободный стул, а когда я наконец устраиваюсь на своем месте, подставляет поближе латте и какую-то сдобу.
– Надеюсь, вы не возражаете! – обращается он ко мне. – Я взял на себя смелость сделать для вас заказ на собственный вкус.
– Совсем не возражаю! – отвечаю я и отколупываю хрустящую корочку с булки, а потом кладу ее себе в рот. Сливочное масло, ягоды смородины, сахар, все перемешивается на языке.
– Наверняка вам любопытно, отчего такая спешка. Почему я так настаивал на том, чтобы встретиться уже сегодня.
– Пожалуй, что и так, – отвечаю я несколько расплывчато, а сама продолжаю изучать своего собеседника. Делаю так, как учила меня Лив. Напрягаю все свои чувства, пытаюсь зацепиться за малейшие подсказки, а не только за какие-то очевидные детали, лежащие на поверхности.
– Один из моих приятелей, он продюсер, посоветовал мне посмотреть выпуск программы «Портреты американцев», в котором показали интервью с вами. И вот когда они стали демонстрировать работы Френсиса, сделали такую ретроспективу, что ли, и тут я вспомнил! – Джаспер энергично встряхивает головой. – Бог мой! Какой же я никудышный друг! Клятвенно обещал Френсису позаботиться о вас, проследить за тем, как вы растете, взрослеете, и не сдержал своего слова… А теперь еще и вот это! Ведь ваш отец оставил для вас одну вещь. А я начисто забыл о ней. Честно! – Аэронс берет свою сумку, небрежно вешает ее на спинку стула и извлекает оттуда то ли блокнот, то ли небольшого формата альбом, и тут же подсовывает его мне. – Ваш отец хотел, чтобы это принадлежало вам. Он сказал мне незадолго до того, как решил… как решил уйти, что хочет, чтобы эта тетрадь хранилась у вас, но только отдать ее вам я должен был лишь тогда, когда вы станете совсем взрослой. – Он делает выразительный жест рукой. – И снова я подвел его! Вот что делает время с мозгами. Полнейший склероз!
– А чем вы занимались все эти годы? Как жили? – интересуюсь я, как будто мне есть дело до его жизни. Но я с дотошностью патологоанатома копошусь в трупах, коими полнится моя прошлая жизнь, пытаюсь разъять их на малейшие составляющие и изучить потом каждую из них.
– Жил… как живут все. Занимался живописью, женился, лечился от алкогольной зависимости, потом развод, запои стали повторяться. Не часто, но все же…
Джаспер пытается улыбнуться, но улыбка получается кривой.
– Грустно! То есть и у вас не получилось справиться с теми демонами, которые поселились в вашей душе. С ними трудно совладать, да?
– Ваш отец понимал это, как никто.
– Вы полагаете, мне следует пожалеть отца?
– Да нет! Вовсе нет! Мы, художники, ведь особый народ. По большей части наши души измучены и искалечены. Но по сути, для всех нас живопись – это не столько способ самовыражения, сколько та самая попытка изгнать демонов, угнездившихся в наших душах. Вашему отцу это удалось как никому из нас.
– То есть вы хотите сказать, что ему все же удалось в конце концов побороть их?
– Не вполне! – Джаспер издает короткий смешок. – Скорее я имею в виду первое. Ему удалось полностью раскрыть себя в своей живописи. Но вы можете понимать мои слова как угодно.
– Мама рассказала мне, что у них с отцом было полно проблем. Впрочем, у каждого из нас есть свои проблемы.
Муж-обманщик, к примеру. Или твои мозги, которые вдруг отказались тебе служить. Да что говорить! У меня этих проблем пруд пруди. Я открываю тетрадь.
– Что здесь? Его наброски? Отдельные зарисовки?
– Причем самые лучшие. Если честно, то когда он вручил мне эту тетрадь и попросил со временем передать ее вам, то я даже не удосужился пролистать ее. Просто взял и сунул в какой-то дальний угол. Да и потом руки как-то все не доходили. К тому же я понимал, что все эти наброски и зарисовки очень личные.
– То есть это типа его дневника?
– Не совсем дневник. Тут отдельные зарисовки, эскизы, наброски, но и от дневника тоже что-то есть. Наверняка есть. Я помню, в детстве вы много рисовали сами. И ваш отец считал, что у вас получается совсем даже неплохо. А потому, наверное, в ваших словах есть доля истины. Это – своеобразный живописный дневник вашего отца.
– Ну, положим, я бы никогда не смогла подняться до тех высот в живописи, которые покорились моему отцу. К тому же если бы я руководствовалась своим собственным призванием, то выбрала бы музыку.
– Сейчас такие умозаключения вам делать гораздо проще, – возражает мне Джаспер. – С учетом нажитого опыта. Все мы, знаете ли, богаты задним умом.
Я молчу в ответ. А что сказать, если у меня на сегодняшний день нет ни грамма нажитого опыта?
