Чуть ниже огромными буквами набран заголовок: «История чудесного спасения».
– Не самые удачные фотографии они выбрали! – торопливо, словно оправдываясь, роняет Кэрролл, заметив, как я слегка скривила рот, будто только что надкусила кислый апельсин. – Я сам терпеть не могу подобные снимки. Наверняка отыскали первые попавшиеся в Интернете.
– Здесь у меня такое унылое выражение лица, будто я за всю свою жизнь ни разу не улыбнулась.
Андерсон смеется, и я тоже смеюсь. А почему бы мне и не посмеяться над собой?
– Вообще-то я имел в виду только себя и свою фотку, – морально поддерживает меня собеседник. – Одним словом, хочу повторить еще раз: я перед вами в неоплатном долгу. Так сказать, должник на всю оставшуюся жизнь! Честное слово! А потому готов выполнить любое ваше желание… Если вам вдруг понадобиться какая-то помощь, я всегда к вашим услугам.
Я чувствую, как где-то в основании черепа возникает головная боль, которая тут же растекается по всему телу. Я непроизвольно кривлюсь от этого приступа боли, и парень мгновенно улавливает мое состояние.
Его рука тянется к кнопке вызова.
– А вас самого сильно помяло в этой переделке? – спрашиваю я у него, не желая отпускать от себя так сразу. Не хочу снова погружаться в пучину боли. Да, я устала, это правда. Но общество этого человека мне странным образом приятно. Я чувствую себя рядом с ним комфортно, раскрепощенно. В его поведении нет ничего от болезненного напряжения, почти на грани стресса, которое постоянно демонстрируют мне мама и муж.
– Сломано несколько позвонков. Но самое ужасное, что теперь я надолго буду прикован к этому креслу! – Он с силой ударяет по подлокотнику инвалидной коляски.
– Получается, что мы оба еще легко отделались.
– Выходит, что так. Хотя перспективы на восстановление работоспособности у меня не самые веселенькие. У меня ведь были запланированы съемки… в Ди-Мойне… еще до наступления осени. Ну а теперь об этом и мечтать не приходится.
– Съемки? – удивляюсь я, и в тот же момент на меня, словно озарение, сходит та информация, которую я почерпнула из новостной телевизионной программы. Редкие мгновения, когда память снова возвращается ко мне, возвращается и тут же снова уходит. – Ах да! Вы же актер! Понятно!
– Вы правы. Я актер.
– Полноценный или из тех, кто подвизается на ролях типа «Кушать подано!»?
Кэрролл разражается веселым смехом.
– Честно признаюсь, что я отпахал и в этом качестве несколько лет. Хотя слуга был из меня никудышный. Но сейчас, – он слегка откашливается. Видно, внезапно до него доходит осознание своего нынешнего статуса, – но сейчас я уже не бегаю по сцене в качестве прислуги и не сшибаю чаевые, изображая официанта в каком-нибудь фильме. То есть зарабатываю себе на жизнь и без чаевых то там, то здесь. – Он слегка пожимает плечами. – Участвую в большом телешоу на правах ведущего. Плюс съемки в кино…
Кэрролл улыбается ослепительной белозубой улыбкой. Да он же самая настоящая кинозвезда, доходит до меня наконец.
– А я вас узнала? Ну там, на борту самолета…
– Возможно! – Он снова неопределенно пожимает плечами. – Мы ни о чем таком не говорили сначала… А потом я быстро отключился.
Я пытаюсь вообразить себе, о чем именно мы могли беседовать с этим белозубым красавцем, сидя в салоне первого класса: я со своей унылой физиономией, запечатленной на обложке глянцевого журнала, и он. Ничего дельного в голову не приходит, а потому принимаю все сказанное им как данность. О чем-то же мы с ним говорили? Так, мило поболтали о пустяках. Да, именно так! О пустяках…
Я громко вздыхаю.
– Боюсь, мне здесь тоже придется задержаться надолго. Хотя, конечно, у меня впереди не маячит участие в съемках какого-нибудь шикарного фильма…
– Ну уж не прибедняйтесь, пожалуйста! Вы ведь летели на встречу с какой-то супер-пупер-модной художницей из числа тех, что ныне у всех на слуху. – Он энергично встряхивает головой. – Вот только имени ее я, к большому сожалению, вспомнить не могу. Кажется, Гармони… Фейт? Или я ошибаюсь? Вроде она из хиппи.
Моя мать уже упоминала о том, что я имею отношение к какой-то художественной галерее. Я снова напрягаю мозги. Раз я галерист, то вполне резонно, что я летела на встречу с художницей. Но увы! – не срабатывает. Слова Кэрролла не вызывают у меня отторжения, нет. Но и никаких воспоминаний тоже.
– Кажется, я пообещал вам, что когда вернусь в Нью-Йорк, то обязательно наведаюсь в вашу галерею и даже что-нибудь куплю для себя.
– Это вы серьезно? Или просто так, обычный светский треп? Такой необязательный флирт, что ли…
Он смущенно опускает голову и виновато улыбается. По лицу этого парня можно читать все, как по открытой книге.
– Я замужем! – на всякий случай напоминаю я ему.
Он снова пожимает плечами.
– Тогда все гораздо сложнее, чем я себе представлял.
Сложнее? Не понимаю! Что сложнее? Ничего не помню!
– К тому же вы еще совсем юнец! Полагаю, не больше двадцати двух?
– Двадцать восемь! Я просто выгляжу моложе своих лет. – Кэрролл делает глубокий вдох. – Но кажется, я вас порядком утомил. Пора мне сматывать удочки. Я ведь просто хотел поблагодарить вас, и все!
Я чувствую, как тяжелеют мои веки. Но прежде чем отпустить парня восвояси, я беру с него обещание, что завтра он снова навестит меня. Появляется медсестра и увозит его в палату. На прощание он кладет глянцевый журнал на мою кровать, рядом с фотоальбомами, заполненными фотографиями незнакомых мне людей. И я лишний раз задаюсь вопросом, прежде чем снова погрузиться в сон. Как так случилось, что я ничего не могу вспомнить из своей прежней жизни? А ведь она задокументирована буквально по часам… сотни снимков, и никаких ассоциаций. Никаких!
* * *
Пошли уже четвертые сутки после того, как я вышла из комы, полторы недели с момента авиакатастрофы. За это время меня подвергли всем известным на сегодняшний день тестам и обследованиям: МРТ, УЗИ, компьютерная аксиальная томография, пробы на содержание активного кислорода в крови, еще какие-то тесты, названий которых я просто не помню. Со мной имел беседу больничный психиатр, меня проверили на уровень интеллекта (скольких американских президентов вы можете назвать? Выяснилось, что ни одного, но тут вовремя подсуетился мой муж Питер. Он убедил психолога, что у меня никогда не было особой тяги к истории и знаю я ее из рук вон плохо). То есть я сдала массу анализов, прошла все обследования, но так и не приблизилась к главному. Вопрос о том, что именно вызвало потерю моей памяти, остался открытым.
Физически я тоже ощущаю себя пока не вполне в норме. Правда, сегодня с меня сняли шейный гипс, но запястье левой руки по-прежнему в лубке, там вроде обнаружена какая-то трещина. Синяки на спине – видно, повреждены несколько верхних ребер. Во всяком случае, стоит мне пошевелиться чуть сильнее обычного, и тут же острая боль пронзает все тело. Но в целом, если не считать многочисленные рубцы и струпья на лице, с моим телом все более или менее в порядке. Зато голова… То есть если бы не голова, то можно было бы сказать, что я почти здорова.
