– Стоп! – останавливаю я запись. Вполне достаточно для того, чтобы пояснить, что я имела в виду. Сестра включила эту запись в перечень моих самых любимых. А я вот слушаю ее и думаю: это каким же надо быть отцом, чтобы дать своему ребенку такое имя! Вот и получилось в итоге то, что получилось. Наследственность сработала или что-то другое…
Я пытаюсь изобразить на лице некое подобие улыбки.
– Правда, мама клянется всеми святыми, что нет – ничего подобного! Никакого тайного умысла в решении отца не было. Да, он любил эту песню. Но еще больше ему нравилось имя Элинор. И тем не менее… Ведь даже сама мысль о том, что его восхищала судьба этой женщины – Элинор Ригби, о, как же это страшно! Неудивительно, что я не любила свою прежнюю жизнь…
– Не любили?! – восклицает Лив.
Я откладываю в сторону айпод.
– Ну, наверное, слишком сильно сказано. Сама не знаю, любила ли я или не любила. Но все говорит в пользу последнего варианта. Скорее всего, я просто жила, как жилось, шла по жизни, не получая от нее никакого удовольствия. Такое размеренно унылое существование, – добавляю я, немного помолчав.
– Если вернуться к теме постоянного удивления, это вывело вас из себя? Сильно расстроило?
– Что «это»? Песня, в честь которой меня назвали? Или то, что моя прежняя жизнь была унылой и одинокой?
– И то и другое! – Лив нетерпеливо взмахивает рукой.
– Не то чтобы именно это расстроило меня. Скорее мне вдруг захотелось узнать: а что еще такого учудил отец с моей жизнью? Какие другие сюрпризы он для меня запас в свое время? Пока я не разберусь с тем, как и почему я стала такой, какой стала, не вижу смысла думать о собственном будущем. Или тем более строить какие-то планы.
– Вне всякого сомнения, на вас давит груз вашего происхождения, – отвечает Лив и делает очередную пометку в своих записях. – Известный отец, те надежды, которые он возлагал на вас… Что еще?
– Все! – коротко отвечаю я, наблюдая за тем, как она пишет.
– И какие чувства вы при этом испытываете? Злость, грусть, смятение, возмущение, негодование…
Я касаюсь кончиком языка внутренней поверхности своей щеки. Задумчиво смотрю в окно. Откуда-то издалека доносится вой сирены. Странно, но я только сейчас обратила внимание на этот вой. Небо затянуто свинцовыми тучами – верный признак того, что лето подходит к концу. Да, никакое лето не может длиться вечно. Вот на какое-то мгновение в квадрате окна появляется вертолет. Он вырывается из густых облаков и тотчас же снова растворяется в них.
– Пожалуй, самое главное чувство, которое я сейчас испытываю, – это чувство собственной потерянности. Хотя никакого особого открытия я не делаю. Отбери у любого человека память, и что от него останется? Конечно, во мне наверняка есть место и для злости, и для обиды, и для грусти… для чего угодно! Но кто мне скажет, каковы они на самом деле, мои истинные чувства? – Я глубоко вздыхаю. – Странно, что я разговариваю с вами так откровенно. Ведь мы же совершенно чужие люди, если разобраться. Даже несмотря на то что вы подробно ознакомились со всеми обстоятельствами моей прошлой жизни и знаете обо мне немало.
– Не совсем так! – не соглашается со мной Лив. – Я знаю о вас ровно столько, сколько вы сами знаете о самой себе. То есть именно то, что может быть занесено в мои записи наблюдения за вами.
– Наверное, в них не так уж много существенного? – предполагаю я.
– Немного! – соглашается она со мной.
– Вполне возможно, я бы чувствовала себя с вами более свободно, если бы тоже кое-что знала про вас.
Лив улыбается.
– Нет, Нелл! Это вам так только кажется. Прямой связи здесь нет.
– А мне было бы легче! Одно дело, когда ты сидишь и беседуешь со своим психиатром. И совсем другое – разговаривать со старым другом, с человеком, который знает тебя всю жизнь. – Я показываю на ее коленки. – У вас есть собака.
Какой-то момент Лив колеблется с ответом.
– Есть. Желтый лабрадор.
– Тогда расскажите мне, чем вы любите заниматься со своим псом. Только это, и ничего больше. Мне будет достаточно, чтобы мысленно нарисовать ваш образ как человека, как личности, которую я знаю.
Лив не торопится с ответом, вздыхает, потом еще раз, видно, прикидывает, что и как сказать.
– Хорошо! Вы задали честный вопрос, и я вам честно отвечаю на него. По выходным я люблю ходить с ним на прогулку. Мы встаем рано и отправляемся на площадку для выгула собака. Здесь неподалеку, рядом с музеем. Я сажусь на лавочку и читаю газету, а он в это время резвится на площадке вместе с другими собаками. Мы уходим только тогда, когда я прочитываю всю газету от корки до корки. Нам обоим очень нравятся эти прогулки.
Я пытаюсь мысленно воспроизвести ее рассказ. Регулярно выгуливает собаку по соседству со мной. Вполне возможно, я сама не раз и не два видела их там. Но… не помню ничего! Представляю ее себе в коротенькой маечке и в шортах, а рядом с ней чинно шествует пес. У меня ведь полно друзей-собачников. Увы! Но эта женщина не из их числа. Она приставлена ко мне по рекомендации госпиталя в качестве лечащего врача-психотерапевта. И она постоянно навещает меня, помогает убедиться, что еще не вся проводка в моей мозговой коробке перегорела полностью.
– Спасибо! – лаконично подытоживаю я ее рассказ.
Она кивком отвечает и спрашивает, немного помолчав:
– Может, вы хотите поделиться со мной тем, как уже вы проводите свои выходные? Или перейдем к нашим свободным ассоциациям?
– Знаете что? У меня к вам встречное предложение. Давайте попытаемся соединить эти два сюжета воедино. Я буду называть вам отдельные слова, такие свободные ассоциации, но касающиеся моих выходных. К примеру: неловкость – это когда я открываю дверь в ванную комнату и вижу там голого Питера, который принимает душ. Или: состояние бешенства. Это когда я поняла, что мама с самого начала знала о существовании дома в Вирджинии, но не призналась мне в этом. Еще: благоговение. Чувство, которое я испытала, сидя в столовой и разглядывая портрет моей матери, который нарисовал отец. Он по-прежнему висит там над буфетом. Я смотрела на портрет и думала, каким же божественно одаренным человеком был мой отец. Воистину поцелованный богом! И одновременно что-то душераздирающее есть в этом портрете. Да и во всем остальном тоже. Ведь я совсем не помню отца. Но что-то противное, гадкое тоже присутствовало в моих мыслях. Вот, думала я, мама упорно продолжает хранить свой портрет, который когда-то нарисовал ее бывший муж, и даже не попыталась снять его и упрятать куда подальше с глаз своих.
Лив сочувственно улыбается.
– А что, если это обыкновенное проявление терпимости?
– О да! Терпимости в мамином характере с лихвой. Не то что у меня.
– Не то что у вас?
– Ну да! Подскажите мне слово, противоположное по значению слову терпимость.
