Я бегло пролистываю календарь-ежедневник, лежащий рядом с компьютером.
Запись, сделанная шесть недель назад: Сан-Франциско, Хоуп Кингсли.
На следующей неделе нахожу еще одну запись: ультразвук, срок – девять недель.
Чувствую, как сжимается сердце в порыве внезапного горя. А ведь я даже не подозревала о том, что оно все это время жило во мне, пока не увидела вот эту запись в своем ежедневнике. Значит, я уже точно знала о своей беременности! Ребенок, которого я потеряла, – это какой-то фантом, призрак. Нечто неосязаемое, то, что я никогда не смогу подержать в руках, прижать к себе, я даже не помню ничего из того, что связано с ним. Но все равно, осознание того, что я его потеряла, гнетет своей безысходностью. Еще более сильной из-за того, что я ничего не помню и не могу вспомнить. И вот она, эта боль, тлеющая во мне все это время… прорвалась наконец наружу. А запись – это лишь еще одно вещественное доказательство того, что меня выпотрошили, словно тушку птицы, которую собираются зажаривать на вертеле. Снова и снова я пытаюсь пробраться в запертые уголки моего сознания, чтобы получить ответы на свои вопросы. Что я собиралась делать? Точнее, что мы собирались делать? Поступить, как все? То есть понадеяться на то, что ребенок спасет наш брак? Или я решила рожать его без отца? Стать матерью-одиночкой… А может, я вообще вознамерилась избавиться от нежелательного младенца?
Питер туманными полунамеками высказался однажды, что, дескать, мы работали в этом направлении, что я якобы даже взяла курс на прощение мужа. Но что-то внутри меня сопротивляется его версии. Уж слишком благостно все выглядит. Положим, сейчас, когда мой ум напоминает чистый лист бумаги, когда в моей памяти не сохранилось ни единого воспоминания о его вероломстве, да, вполне возможно, в своем нынешнем состоянии я могу простить его. Но тогда! Неужели это правда? Неужели я и в прошлом была готова к всепрощению, выражаясь маминым языком? Была способна на такой добродетельный поступок… Я вздыхаю от сознания того, что все равно ведь ничего уже нельзя изменить. А потому, какое значение имеет все то, что я собиралась или намеревалась делать раньше? Я пролистываю еженедельник еще на несколько недель назад. Потом листаю на несколько недель вперед, пытаясь обнаружить еще хоть какие-то крохи событий из моей прошлой жизни. Большинство страниц пустые. Но вот одна запись, сделанная мелкими буковками. Вполне возможно, ничего не значащий пустяк. Ничего серьезного… Тупиковый след, так сказать. Но я фиксирую эту запись в своей обновленной памяти. «Тина Маркес, 11 часов утра». Ни фамилия женщины, ни время, на которое у меня было намечено свидание с нею, ни о чем мне не говорят.
В полуоткрытую дверь просовывается голова Питера. Он отрывает меня от моих умственных усилий.
– Привет! Как ты тут? В порядке?
Я разглаживаю рукой свое платье. Оно еще слегка влажное, зато стало полноценно цветным: такая мозаичная россыпь рубиново-красных и светло-серых пятен. Впрочем, общий вид пока еще вполне презентабельный. Такое впечатление, что пятно появилось строго на своем месте и вино пролили намеренно.
– Все в порядке! – отвечаю я, поднимаясь с кресла. Опираюсь на протянутую руку мужа и вместе с ним возвращаюсь к заждавшимся гостям.
* * *
Часа через три гости потихоньку начинают расходиться. Один за другим тянутся на выход. То и дело хлопают парадные двери, и очередная порция гостей растворяется в темноте, среди ночных улиц Нью-Йорка. Я устала сверх всяких сил. Не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. С ужасом думаю о том, как доберусь самостоятельно до такси. Конечно, рядом будет Питер! Но бог мой! Я же не могу ступить и шагу!
– Все это для нее чересчур! – фыркает мама на Рори, как всегда, не обращая внимания на то, что я рядом и прекрасно слышу каждое ее слово.
– Но это же твоя затея! – немедленно огрызается моя сестра. – Разве не ты первая предложила?
А я в эту минуту желаю лишь одного: чтобы они обе немедленно заткнулись и позволили мне устроиться на ночлег прямо здесь, на одной из скамеек. Например, под картиной Антонио Молинеро «Натюрморт с фиолетовым стулом». Это художник, которого Рори откопала в прошлом году где-то в Барселоне. Свет в опустевших залах галереи слепит мне глаза до рези в зрачках. Слишком много белого, слишком много ярких красок вокруг, все на контрастах, все блестит и переливается. Все хиппово, и все неправда. Один вымысел и фантазии. Я чувствую, что не могу больше находиться здесь ни одной минуты. Если бы у меня осталась хотя бы капля сил, то, возможно, я употребила бы ее на то, чтобы новая Нелл отругала бы старую Нелл за это острое желание побыстрее отсюда смыться. Но так как сил уже нет никаких, то я просто откидываюсь на спину и кладу голову на скамейку из плексигласа, но при этом случайно задеваю подвернувшийся под ногу пластиковый стаканчик с вином.
– Между прочим, я еще здесь! Лежу прямо перед вами! А потому прекратите говорить обо мне так, будто меня тут нет! – неожиданно для себя вспылила я.
– Конечно, конечно, дорогая! Мы просто пытаемся решить, что для тебя сейчас будет лучше, – растерянно бормочет мама и опускается передо мной на колени, чтобы затереть на полу образовавшуюся лужицу.
– Столько людей погибло! И что в итоге? Вы превратились в моих тюремщиков! – кричу я, уже почти не сдерживаясь. И тут же замолкаю при мысли о том, что действительно погибло аж сто пятьдесят два человека. Какая трагедия! Мы все трое подавленно замолкаем. Наконец я снова не выдерживаю: – Так кто-нибудь все же отвезет меня домой?
– Да-да-да! – торопится мне навстречу Питер. – Сейчас едем!
Но тут Рори бросает на него такой испепеляющий взгляд, что просто кровь стынет в жилах. Она и раньше не питала к Питеру особых симпатий, а в последнее время так и вовсе относится к нему с откровенной неприязнью. Но когда я попыталась выяснить причину такой враждебности, сестра, как всегда, ушла от прямого ответа, бросив лишь короткую реплику: «Ему еще надо работать и работать над собой!» Что верно, то верно. А потому я оставила на время эту тему в покое.
– Нет! Ты останешься здесь и поможешь нам убраться. А ее отвезет домой Андерсон! – чеканит стальным тоном Рори.
– Что за глупости! Я сам отвезу ее домой! – упирается Питер.
– Вот именно! Что за глупости! Осел безмозглый! – тут же срывается на крик Рори. – Ты же постарался, собрал сегодня всех своих собутыльников! Все твои дружки накачались на славу, не так ли? Так вот, имей в виду: я не собираюсь убирать все это непотребство за твоими пьяницами.
– Я помогу! – откликается мама. Она все еще ползает по полу на коленях, затирая пролитое вино. – И Тейт здесь! И Хью поможет!
Рори сверкает глазами по сторонам в поисках Хью, и тот, словно послушный ученик, боящийся получить нагоняй от строгого наставника, мгновенно возникает откуда-то из недр подсобки с охапкой мешков для мусора. Готов встать в строй! Если бы я не знала, как сильно он «любит» мою сестру, то от одного его вида меня бы тут же стошнило.
– Вот и замечательно! – констатирует Рори уже более спокойным тоном. – Впятером мы управимся в два счета.
