Я начинаю разглядывать открытки, перебирая их пальцами одной руки. Полуабстрактные рисунки. Но если присмотреться повнимательнее, то можно различить женскую грудь или ямочку на щеке и даже чью-то пухлую попку или неясные очертания подбородка. Краски режут глаз своей какой-то неестественной яркостью: пунцово-красный цвет, похожий на свежую кровь, иссиня-голубой электрик, который невозможно отыскать в живой природе, огненно-желтый, от которого хочется тотчас же зажмуриться.
– Как я понимаю, это работы моего отца? – спрашиваю я и, не дожидаясь ответа, добавляю: – А я думала, он занимался поп-артом.
– Это его ранние работы. Не так-то просто оказалось их найти. Рори попросту выставила меня вон, когда я попросил на время несколько ксерокопий, ваша мама тоже дважды дала мне от ворот поворот. Тогда я обратился за помощью к своему бывшему однокурснику, который в настоящее время трудится в Колумбийском университете: доцент кафедры искусствоведения. Все эти снимки были сделаны на самых первых выставках вашего отца. – Джейми умолкает. – Что-нибудь из этого вам знакомо? – спрашивает он после короткой паузы.
– Угадайте с двух раз! – отшучиваюсь я и, склонив голову набок, принимаюсь разглядывать картинки уже в вертикальном положении. – Хотя… хотя, с моей точки зрения, это здорово.
– Рори сказала мне, причем каким-то очень уж обиженным тоном, что вы были его убежищем или что-то в этом роде…
Джейми покачивает головой, пытаясь вспомнить, что именно сказала Рори.
– Нет, наверное, она все же сказала, что вы были его музой.
– Может, и была! Но теперь я вряд ли помню об этом. – Я снова бросаю взгляд на открытки. – Но на этих картинах изображена не я. Это просто невозможно, коль скоро отец ушел от нас, когда мне едва минуло тринадцать лет.
– Пожалуй, вы правы! – Джейми берет одну из открыток и тоже начинает разглядывать ее. – Да, эти образы навеяны не вами. Все это создавалось еще до того, как вы появились на свет.
– Возможно, он рисовал маму, – высказываю я очередную догадку.
– Возможно! – снова соглашается со мной Джейми, возвращая открытку мне. – Не это для нас сейчас главное. Главное – это «Портреты американцев».
– Вы что, зациклились на этом проекте? – осторожно спрашиваю я, продолжая перебирать открытки. Настоящие раритеты! Надо же! Постарался и откопал их для меня. Никто другой ведь и не подумал сделать это. – Вам-то какой резон от «Портретов американцев»? Чего конкретно вы добиваетесь?
– Да ничего я не добиваюсь! Но, думаю, вскоре они нам сделают предложение. Нам – это вам и мне. Возможно, Андерсону. Никто из нас троих пока не засветился в этой программе. Но они еще не определились до конца с форматом. Возможно, будет четыре серии, подробно рассказывающие о том, как протекал процесс вашей реабилитации, как вы снова адаптировались к нормальной жизни. Словом, вернулись в этот мир. На данный момент я веду переговоры.
– Господи! Неужели мы еще не надоели людям? По-моему, телевидение уже просто обкормило нами всех своих зрителей! – восклицаю я, хотя в глубине души отлично понимаю: нет, не надоели. Нет, не обкормило. Мне же слышно из палаты, как постоянно трезвонит телефон на посту дежурной медсестры, а из окна видны передвижные телестанции различных каналов, которые каждый день паркуются у входа в госпиталь. Наша авиакатастрофа стала самой страшной трагедией последних недель, приобретя поистине национальный масштаб. И пока не случится что-то другое – взрыв бомбы, теракт, громкий спортивный скандал или что-то там еще, – интерес к нам не угаснет.
– Если я что и понимаю в своей профессии, так это то, что истории, подобные вашей, всегда находят живой отклик в сердцах слушателей и зрителей. Посудите сами! Вы в общем и целом обычная молодая женщина, одна из многих сотен тысяч других. И вдруг, в одно мгновение, вся ваша жизнь перевернулась. Вы остались живы, но прошлое стерлось из вашей памяти. Многие сказали бы: «Какое счастье!», но есть и другие, кто считает потерю памяти настоящей трагедией. Да! Судьба подарила вам второй шанс. Но вы же сами не просили ее о таком подарке! И вот все эти люди читают о вас и думают: «А что сделал бы я, оказавшись на ее месте? Что?!» Получается, что вы – это они, а они – это вы. Во всяком случае, так они думают, когда видят вас на экране телевизора.
– Понятно. Мне все понятно.
Да, мне все понятно, и я все знаю! Хочется чего-нибудь веселенького.
– Едва ли Андерсон согласится на участие в этом проекте, – добавляю я с сомнением в голосе. – Он теперь не ищет славы. Скорее прячется от нее.
Насколько мне известно, в самом начале прошлой недели Андерсона выписали из реабилитационного центра: процесс восстановления всего организма протекал у него поистине на астрономических скоростях. Он уже вернулся в Нью-Йорк, чтобы немного акклиматизироваться в домашней обстановке, прийти в себя, а заодно и поразмышлять над тем, сможет ли он продолжить свою прежнюю жизнь после того, как она сделала такой крутой вираж. Из Бостона на помощь к нему приехали мать и сестра.
Он звонил мне вечером два дня тому назад, уже после своего возвращения к себе. Я в это время как раз смотрела фильм «Роковое влечение». Ерунда полнейшая! Напрасно послушалась совета. Хотя, с другой стороны, считается классикой жанра мелодрамы. А тут еще и Рори рассказала мне, что в детстве мы часто смотрели этот фильм, и особенно часто пересматривали всякие сексуально-оптические сценки, и при этом всякий раз испуганно хихикали, накручивая самих себя, частично потому, что заранее знали, что вот сейчас будет это и это, а потому хихикать начинали уже заранее.
Когда зазвонил мой мобильный, я как раз смотрела очередную душещипательную сцену, попутно примеряя ее к собственной жизни. Прежние сомнения относительно Питера снова всколыхнулись во мне, вопреки всем маминым витиеватым рассуждениям о всепрощении и несмотря на все мольбы самого Питера. Я молча пялилась на экран, разглядывала бешеные глаза Гленн Клоуз, беспорядочную копну ее кудрей и пыталась вообразить себе, какова эта Джинджер. Вот такая, как героиня Клоуз? Или нет? А потом я стала размышлять о герое, сыгранном Майклом Дугласом. Вот удовлетворит свою животную страсть, а что потом? Понимает ли он, какую рану нанес жене, как испоганил всю их семейную жизнь? Извлек ли он надлежащий урок из всего того, что случилось? Вот это маловероятно. Хотя должен был бы. И не потому что героиня Клоуз почти разрушила его семью, а потому что – и это главное! – он вообще не имел права поступать подобным образом. То есть разница между тем, что я вижу на экране, и тем, что случилось в моей жизни, все же есть. И я понимаю это. Ну а что касается подробностей, то о них я, скорее всего, не узнаю никогда.
Джинджер! Гленн Клоуз!
Несмотря на то что я пообещала Питеру все забыть, история его измены постоянно всплывает в моих мыслях. Я пока никак не могу забыть то, чего забыть не могу. К тому же больше никаких сопутствующих воспоминаний в моей памяти не сохранилось. Нечем заполнить тот вакуум, который образовался в голове после потери памяти. А потому я снова и снова прокручивала мысленно весь сценарий интрижки мужа со своей коллегой по работе. В любом случае звонок Андерсона пришелся как нельзя более кстати. Отвлек от невеселых мыслей, позволил переключиться на что-то другое.
