Мистер Хедли понял, что ему не остается ничего иного, кроме как наведаться в апартаменты Холмса с Ватсоном и выяснить правду.
Он отодвинул стол, открыл дверь и направился в хранилище, остановившись по пути в отделе словарей. Здесь на кушетке прикорнул Ватсон, а Холмс священнодействовал с ретортами, фиалами и бунзеновской горелкой (не связано ли это с производством ядовитых веществ?).
Мистер Хедли оглядел дремлющего Ватсона. Еще одним неприятным нюансом в «Пустом доме» стало то, что жена Ватсона – Мэри – за истекшее время вроде бы умерла. Это шло вразрез с довольно нелепым фактом: обитающий в библиотеке Ватстон вообще не припоминал, что был женат. Возможно, его супруга в рассказах фигурировала не слишком часто, а значит, не особо воздействовала и на героев повествования, однако о кончине Мэри мистеру Ватсону надо будет сообщить. Такое под ковер не заметешь, верно?
Впрочем, сейчас следовало сосредоточиться на Холмсе.
– Как дела, мистер Холмс? – с наигранной непринужденностью спросил мистер Хедли. – Вы в порядке?
– А что, есть причины, подразумевающие обратное? – отозвался гений сыска.
Он даже не обернулся. В помещении витал сладковатый, чуть-чуть терпкий запах. У мистера Хедли все поплыло перед глазами, и он заморгал.
– Никаких причин нет и в помине, – поспешно отозвался он. – А что у вас там за варево?
– Я экспериментирую, – кольнул Холмс взглядом – и возгласом.
– Да-да, конечно. Просто… надо бы… поосторожнее.
На стене находился вентиляционный люк. Куда он вел, неизвестно, но в мистере Хедли уже зародился стойкий страх, что мифическая полицейская ищейка может принюхаться и нагрянуть в Кэкстон с обыском.
Мистер Хедли прочистил горло и как можно отчетливей произнес:
– Goddag, hvor er du?
[82]
– Что? – озадаченно покосился Холмс.
– Lenge siden sist
[83], — продолжал гнуть свое мистер Хедли.
– А вы-то в порядке?
Мистер Хедли глянул в миниатюрный норвежский разговорник, который держал в руке.
– Jo takk, bare bra. Og du?
[84]
– Вы говорите на… норвежском?
На кушетке зашевелился Ватсон.
– Что это значит? – сипловатым спросонья голосом спросил он.
– Хедли, похоже, ушибся головой, – пояснил Холмс, – и теперь ходит под впечатлением, что он норвежец.
– Бог ты мой! – сочувственно протянул Ватсон. – Ему надо отдохнуть. Присаживайтесь!
Мистер Хедли захлопнул разговорник.
– Головой я не ушибся, и садиться мне незачем, – заявил он. – Мне было интересно узнать, мистер Холмс, говорите ли вы по-норвежски.
– Постигать этот язык у меня никогда не было веских причин, – хмыкнул Холмс. – Хотя в юности я корпел над эпосом «Беовульф» и уяснил, что между староанглийским и норвежским действительно есть определенное сходство.
– Вы никогда не слышали о норвежском исследователе по фамилии Сигерсон? – полюбопытствовал мистер Хедли.
– Затрудняюсь ответить, – вымолвил Холмс и с подозрением уставился на мистера Хедли. – А почему он вас интересует?
Мистер Хедли все же решил присесть. Кэкстонский Холмс пока не обладал новой памятью, обусловленной возвращением своего литературного «Я», – и неизвестно, хорошая это новость или плохая. Однако свежий рассказ о Шерлоке сокрыть нельзя. Рано или поздно Холмс его прочитает, и тогда хлопот не оберешься.
Мистер Хедли выудил из внутреннего кармана пиджака свежий номер «Стрэнда».
– Держите, – сказал он, вручая его Холмсу. – Думаю, вам не мешает его пролистать.
Затем мистер Хедли повернулся к Ватсону.
– Прошу принять мои искренние соболезнования, – произнес он и вздохнул. – Ваша супруга скончалась.
Ватсон секунду-другую сидел молча, усваивая новость.
– Что за супруга? – наконец выдавил он.
* * *
Втроем они сидели в кабинете мистера Хедли, с распластанным посредине стола экземпляром «Стрэнда». Положение взывало к чему-то более крепкому, чем кофе, а потому мистер Хедли откупорил бутылку бренди и разлил спиртное по трем стаканчикам.
– Если он – это я, – заявил Холмс, – а я – это он, то я должен иметь его память.
– Логично, – степенно кивнул мистер Хедли.
– Но у меня-то ее нет, а значит, я – не он.
– Вы правы.
– Из чего следует, что теперь существует два Холмса.
– Ага.
– А что случится, когда Конан Дойл умрет? Другой Холмс тоже окажется в Кэкстоне?
– А с ним придет и второй Ватсон, – встрял Ватсон, до сих пор ошарашенный тем фактом, что он, оказывается, был женат (обстоятельство, понемногу и смутно начинающее воскресать в его памяти, восходя, вероятно, к временам «Знака Четырех»)
[85]. – Но ведь так не бывает, чтобы вместо одних персонажей здесь топтались целых четверо! Это ж будет сплошная неразбериха.
– И кто из нас будет настоящим Холмсом и Ватсоном? – в тон ему спросил Холмс. – Очевидно, оригиналы – это мы, поэтому именно мы и должны жить в Кэкстоне. Но ведь может начаться жуткое сутяжничество со стороны наших двойников-претендентов, у которых, понятно, будут и свои интересы. Хуже того: что, если новые Холмс и Ватсон узурпируют публичное воображение? Мы что, перестанем в таком случае существовать?
Вероятность подобного печального расклада, безусловно, потрясла и Холмса, и Ватсона, и библиотекаря. Мистер Хедли был обескуражен. Он не мог представить, чтобы они истаяли в воздухе, а их заменили альтернативные версии их самих. Но не меньше его беспокоило то, как прибытие «самозванцев» скажется на Кэкстонской библиотеке. Шутка ли: ведь это потенциально может открыть дорогу всяческой пагубе в виде логических умножений. Что, если неканонические версии персонажей начнут появляться на пороге, претендуя на свою достоверность и сея вокруг раздор? Результатом может стать хаос.
Ну а библиотека? Мистер Хедли сознавал, что столь сложное и таинственное заведение, как Кэкстон, на каком-то своем глубинном уровне устроено совершенно немыслимым образом. Столетиями реальность и вымысел здесь, в Кэкстоне, оставались филигранно сбалансированы. А теперь есть угроза, что хрупкое равновесие может оказаться нарушено решением Конан Дойла воскресить Холмса.
