Алидор следовал за ним с самого начала. Младший сын обедневшего лартроксианского дворянчика, он рано покинул дом и оказался в Каматах, когда Гаэта организовывал свой первый поход. Идеализм Гаэты захватил Алидора, и молодой человек следовал с тех пор за своим военачальником с неисчерпаемым энтузиазмом. Во всех кампаниях Алидор оставался преданным Гаэте и храбро сражался, несмотря ни на что. Теперь он был заместителем и другом Гаэты.
Сереб Ак-Сети был молодым колдуном с равнин Транодели. В своей шелковой мантии чародея он выглядел простодушным мальчиком из хора, но был отнюдь не безвреден. Серебу было нужно богатство и опыт, чтобы продолжить обучение и достичь тех немалых высот, к которым его толкало честолюбие. Гаэта заметил мастерство колдуна: Сереб умел разрушать укрепления и выслеживать беглецов. Добрый Мститель щедро платил Серебу за услуги.
Следующий по чину (впрочем, положение Сереба было неясным) — Моллил с пользующегося дурной славой острова Пеллин, что в Товносианской империи. Моллил был мрачным человеком, улыбавшимся только тогда, когда кто-нибудь кричал от боли. Полное отсутствие страха и упоение любой резней делали его незаменимым в бою. Моллил принимал плату от Гаэты, но пошел бы за ним и без вознаграждения, потому что военачальник предоставлял ему возможность наслаждаться убийствами.
Также из Товносианской империи, но с острова Джостен пришел Ян. Десять лет назад, когда пиратский флот Кейна держал в ужасе островную империю, на глазах Яна вырезали всю его семью, и Кейн собственноручно отрубил ему правую руку, когда Ян попытался оказать сопротивление налетчикам. С тех пор Ян привязывал к культе подбитую войлоком деревяшку, к которой крепил то тупой, то острый крюк. Он присоединился к Гаэте из мести.
Хотя Анмуспи-Лучнику было уже много лет, он похвалялся, что может попасть в булавочную головку с сотни шагов. Те немногие, кто видел, как он это делает, не назвали бы его хвастуном. Судьба Анмуспи круто переменилась в Ностоблете на юге Лартроксии. Провалился дворцовый переворот, наниматели Анмуспи были распяты, а он сам попал рабом на рынок. Гаэта купил его, когда узнал от торговца о необычайной меткости старика. Для Анмуспи это значило всего лишь смену нанимателя, и он добросовестно исполнял приказания Гаэты. Для Анмуспи понятия «хорошо» и «плохо» не имели значения; его девизом было повиновение.
Дрон Мисса был вольным искателем приключений из далекого Вальданна. Его народ был народом воинов, и даже среди них Мисса считался превосходным бойцом на мечах. Гаэта пообещал ему приключения, поэтому Дрон Мисса охотно пошел с ним.
Еще двое жаждали мести. Одним был Белл, крестьянин с Мусейских гор. Белл был так же глуп, как неотесан и силен. Пять лет назад Кейн принес двух его сестер в жертву в каком-то своем плохо закончившемся чародейском эксперименте. Белл никогда не уставал рассказывать, что он однажды сделает с Кейном.
Сед то'Доссо не уставал слушать Белла, потому что у него, как и у Белла с Яном, были счеты с Кейном. Несколько месяцев назад, когда Кейн попытался объединить несколько банд грабителей в пустынях Ломарна, Сед то'Доссо захотел стать главарем, потому что его шайка была самой большой. Кейн в пух и прах разбил его отряд, а самого Седа привязал к столбу и оставил умирать на солнце. Он чудом избежал смерти и, когда услышал о кампании Гаэты, который в это время шел через Ломарн, охотно присоединился к нему.
Так они ехали по Деморнту, каждый был погружен в свои мысли. Смерть вела девять изможденных лошадей по улицам Деморнта, и мертвый Деморнт приветствовал смерть.
III. ВОЛНЫ И ТЕНИ
Луна бледным светом озаряла хрупкое тело Рихейль, наблюдавшей, как Кейн с хмурым видом бросает камешки в озеро. Ее загорелую кожу покрывали мурашки, и она все теснее прижималась к Кейну дрожащим телом. Его тело было теплым, а мысли — отстраненными, и она доверчиво положила голову ему на плечо.
Рихейль не разделяла хмурое уныние и горькие страдания своего народа. Она любила солнечный свет, в то время как остальные скрывались в своих лавках и домах. Поэтому ее худощавое тело было покрыто ровным темным загаром, сочетавшимся с ее распущенными волосами, и лицо ее усеивали веснушки. Черты лица были несколько грубоваты, но не мужеподобны. Ее грудь была маленькой и упругой, губы — пухлыми, из-за чего она казалась моложе своих двадцати лет.
Разминая своими длинными пальцами могучие мышцы на спине и плечах Кейна, она пыталась расслабить его напряженное тело. Кейн, казалось, не обращал на нее внимания, но она проникла в его мысли и почувствовала, что его охватывает ленивое вожделение.
Рихейль была слепа, ее большие глаза ничего не видели. Ее мать умерла от чумы, когда Рихейль еще не родилась. Ее отец поклялся, что смерть не лишит его ребенка, и врач извлек девочку из мертвого тела матери. Не прошло и недели, как отец и врач умерли, но Рихейль каким-то образом выжила, в то время как весь Деморнт был опустошен мором. Кто-то позаботился о ней, ибо Деморнт был краем сирот и бездетных матерей. Потом она добывала себе кусок хлеба как могла, большую часть времени проводя у единственной оставшейся в Себбее таверны.
Но с самого рождения Рихейль была слепой, и вместо зрения она обладала несравнимо более ценным даром — даром видения. Ее страшное рождение, генетическая мутация или прихоть богов — причина была неизвестной и неважной. Ей был дарован талант, помогавший воспринимать окружающее куда лучше обычных людей.
Рихейль могла проникнуть в сознание другого человека. В такие минуты она проникалась чувствами другого — видела его глазами, слышала его ушами, осязала его пальцами. И, разделяя чужой мир, она переставала быть собой: не читала мысли, а, скорее, жила чужой жизнью. Ее невероятный дар видеть сознание другого человека принес ей репутацию колдуньи, но жители Себбея не боялись Рихейль, им просто не было до нее дела.
Рихейль, переживая все, что творилось с другими, делила горе той души, которой она касалась, и старалась утишить боль, если то было возможно. Людям Деморнта нельзя было помочь. Ими владела неизбывная печаль, их души были выжженными пустынями, этих людей невозможно было исцелить. Жители Себбея обычно не замечали Рихейль, как не замечали ничего, кроме своих горьких воспоминаний. Рихейль жила среди них потому, что ей некуда было деваться. И, разделяя их мысли, она делила их печаль, их постоянное уныние, которое грозило затопить ее душу.
Редкие путники, которых заносило в Себбей, были для нее чудом. Она купалась в экзотических цветах их мыслей, находя невообразимо интересный и жизнерадостный мир даже в душе погонщика верблюдов. Она часто пыталась упросить этих чужестранцев, чтобы они взяли ее с собой, но люди обнаруживали колдовской дар Рихейль и прогоняли ее.
Потом в Себбей пришел Кейн, и она узнала бесчисленное множество новых чувств. Кейн был для Рихейль головокружительным лабиринтом. Большинство его ощущений, чуждых ей, пугали своей отстраненностью. Но она признала чудовищную жажду покоя, кричавшую в его душе, — безответную тоску по миру. Поэтому Рихейль пришла к нему, чтобы облегчить его муки только ей присущими умениями, и спустя месяцы Рихейль казалось, что боль в душе Кейна немного притупилась.
