— Скворушка, — Лиза повернула к Скорику раскрасневшееся, в брызгах мыльной пены лицо и, заметив, что горячий утюг он оставил на воротнике рубашки, заволновалась, — Скворушка, сними скорее утюг! Он, наверное, сжег рубашку! Ну, скорее же!
Скорик быстро снял утюг. На месте воротника темнела коричневая полоска, издававшая чадный запах. Даже пуговицы присмолились. Скорик элегически вздохнул:
— Как безвременно погиб он, Лизанька, этот лоскуток, нежно и тепло охватывавший гусиную шею Бортова. Ничего, мы переделаем косоворотку в рубашку «фантазию» с отложным воротником.
— Для фантазии слишком мал воротник, — возразила Лиза, — Скворушка, имей смелость признаться, что ты испортил рубашку.
— Спорю, — воскликнул Скорик. — Да ты знаешь, почему такая рубашка именуется фантазией? В ней легче фантазировать, чем в рубашке со стоячим воротником. Настоящая рубашка фантазия должна быть совсем без воротника. Последнее время Бортов задумчив. Ему кстати рубашка фантазия. Ты не находишь, что он стал задумчив?
— Нет, — ответила Лиза, закидывая локтем свесившуюся прядь волос, — перед зачетами вы все немного нервничаете.
Скорик положил выглаженную рубашку в ворох сложенного белья и взялся за брюки — единственные и несменные, которые были на нем. Он попросил Лизу отвернуться и, когда она стала к нему спиной, низко опустив голову над стиркой, — быстро освободился от своей пары. Бросил брюки на гладильную доску, извлеченную из койки для гладильных целей, занес утюг и его горячим брюхом — гладким и плоским, как зеркало, — пронесся над одной штаниной. Пригладил и обратился к другой. Брюки сползали, он придерживал их за штанину и смял ее. Тогда он опять разгладил ее, но смял пояс.
— Лиза, — не вытерпел он, — пока я глажу пояс — трубочки мнутся. Пока я глажу трубочки — пояс мнется. Это ни на какую технику не похоже.
— Положи их зевом наверх, — посоветовала она не поворачиваясь. — И не держи за концы.
— Не выходит, — попробовал он.
— Вот так, — повернулась она и вся зарделась, — ты не одет, Скворушка. — Она отвернулась.
— Эка важность — я только без брюк, ну, гляди на меня сверху. Мы должны привыкнуть друг к другу в домашней обстановке!
— Я не привыкну. И не надо этого, — сказала Лиза, опустив глаза, — когда вы утром ходите на кухню умываться без нижних рубах — я ничего не говорю, а сейчас завернись в одеяло, ну… ну просто ты простудишься…
Скорик вприпрыжку направился в комнату и возвратился оттуда, завернутый до половины в одеяло.
— Удовлетворительно? — заставил он ее полюбоваться. — Может, ты права, что не надо привыкать, а может, нужно привыкнуть. Стыд — это только условный рефлекс. Ну, разве твои плечи отличаются чем-нибудь от моих, а ведь ты прячешь их тщательно. Если бы ты их не прятала — я бы привык. Товарищи ведь мы, слава тебе, а не черти сладострастные. Я к тебе, например, уже так привык, — соврал искренне и бессознательно Скорик, — что, если бы ты предстала предо мной как Ева в ослепительной своей прозодежде, я даже носом не повел бы… Не веришь? Держу пари — раздевайся! — И Скорик, горячо уверенный в том, что выиграет пари, готов был убедить Лизу раздеться.
Лиза очень смутилась или даже испугалась.
— Если бы из вас кто-нибудь попытался, ну, хотя бы подсмотреть меня — я бы ушла.
— Условный рефлекс, Лизанька. Ну, ладно, покажи, как штанину держать, — и Скорик опять взялся за утюг. — Это хорошо, что ты стыдлива. Когда среди такого количества мужчин одна женщина, то безопасней, если она стыдлива. Это кое к чему обязывает. Ну, давай споем, — предложил он вдруг, желая загладить впечатление от разговора, и, не дожидаясь Лизы, запел что-то тягучее и теноровое.
Лиза прислушалась к пению, опустила голову и, задумавшись, перебирала белье. Скорик заливался соловьем, изредка прерывая пение и пробуя пальцем утюг. Утюг с негодованием встречал капельки слюны и шипел.
— Ты грустна, девочка, — прервал пение Скорик, — что он сказал тебе, этот Захаров, чего ты забыть не можешь? Даже если ты и не выдержала экзамен — беды в этом большой нет. Поступишь после рождества. Вероятно, Дорош передал ему нашу просьбу. Трудно было уговорить его, чтобы он замолвил о тебе словечко. Дорош, Лизанька, очень серьезный человек. Но ведь нужно же было рассказать Захарову, какая трудная пора выпала тебе. О чем спрашивал тебя этот Захаров?
— Он, — очнулась от раздумья Лиза и грустно вздохнула, — он кричал на меня.
— Кричал, чем же ты провинилась перед ним?
— Он спросил, что такое прибавочная стоимость.
— Что же ты ему сказала?
— Я сказала, я… кажется, ошиблась.
— Нужно знать, Лизанька, в наше время.
— Он сказал мне еще такое, отчего я хотела расплакаться — что я любовница чья-то, что из-за таких, как я, честные люди совершают предосудительные поступки. Я же никак не могу понять, что он имел в виду?
— Вот куда загнул, эва какой чудак, он подозревает тебя в том, что… теперь ясно: Дорош говорил ему о тебе. Браво, Захаров, браво. Дело твое, Лиза, кажется, поправимое. Не грусти. Мы этому Захарову утрем нос. Но тебе все-таки придется познакомиться с такими мелочами, как прибавочная стоимость.
Он выутюжил штаны и отставил утюг. Направился в комнату, чтобы снять с себя одеяло и надеть брюки, но обратил внимание на плиту, которая нуждалась в топливе. Перекинул брюки на плечо и, путаясь в складках одеяла, подбросил два полена из стопки, сложенной у дверец плиты. Огонь сильней вздохнул, достал до стоявших на плите чугунных горшочков и кастрюль с варевом, оно зашипело, раздулось.
Из-под крышки кастрюли показалась белая пористая слюнка.
Скорик приподнял крышку, и взору его предстала грандиозная картина волнующегося супа. Поверхность кипела, пуская фонтанчики янтарных гейзеров, издавая очень знакомый запах и извиваясь вокруг разрезанных картофелинок.
— Пейзан, кажется, находится на точке кипения, — определил Скорик, приподняв крышку вилкой, — по привычке мне хочется пустить в него градусник, словно я нахожусь в химической лаборатории и пробую реакцию. Пейзан — сколько красоты и таинственности в этом французском слове! И кто подумал бы, что весь секрет его в картофеле и воде! Побольше картофеля, граждане! Пейзан, Лиза, народное блюдо студентов. Не прибавить ли морковки?
— Я уже положила.
— Когда же ты успела? Кажется, я различаю в волнах парящие морковные лепестки. В день дежурства Скорика суп должен быть янтарным.
— Мы опоздали сегодня с обедом. Они скоро придут, а каша еще не готова.
— Я не рискнул без тебя заварить крупу — я виновен. В день дежурства Скорика каша не должна быть сырой. Может быть, ее подсолить?
— Я уже солила.
— Лизанька, ты премилое существо!
* * *
Один день в неделю каждый из друзей освободил для участия на кухне, не исключая даже Леньки. Лиза тонко владела мастерством кухарки, и под ее руководством друзья начали изучение нелегкого дела. Присутствие в мужской колонии женщины, и к тому же весьма привлекательной, смягчило некоторые нелепости стряпни, которые всегда готов в ней усмотреть мужчина, относящийся с игривым и презрительным терпением к домашним занятиям хозяйки.
