— Невозможно заниматься!
Федор Федорович не снял шляпы, не разделся. Он постоял минуту в дверях, потом прошел к дырявому креслу и сел, сказав тихо:
— Я к тебе пришел, Вера! Прости, но я…
Она вздернула плечи.
— Очень остроумно! Ты думаешь, что я не вижу, кто и куда пришел? Вижу! Но это невозможно! — всплеснув руками, повторила она. — Сейчас только выгнала Греца! Камышева в окно увидела, не впустила! Того и гляди, явится Хорохорин… Это каждый вечер! Невозможно заниматься!
Федор Федорович сжал губы.
— Ну, что тебе нужно? — спросила она.
— Вера, я уезжаю завтра!
Она кивнула головою серьезно.
— Слышала, да! На юг?
— Да, в Ялту!
Она подумала, потом подвинулась к нему.
— Жалко! Ну, что же сделаешь, поезжай! — Она подошла к нему ближе и тихонько погладила его по щеке. — Ты что-то обрюзг очень! Лечиться тебе нужно, верно! Пьешь все?
— Пью!
— Скверно.
Он не удержался, схватил ее руку, но тут же, почувствовав ее желание вырваться, отпустил.
— Я не вернусь никогда сюда!
— И лучше! Ах, и мне надоело здесь!
— Вера!
Он вздрогнул всем своим оплывшим, уже тучным телом.
— Вера, поедем со мной. Будем по-человечески жить. Любить, как все.
Она рассмеялась, потом отошла к окну и вернулась серьезной.
— На что мне это нужно? — спросила она. — Ну что вы ко мне пристаете, то один, то другой! У меня комната есть, стипендию мне дают, учиться я хочу, сцена у меня есть. Вот окно есть, небо, звезды…
Буров впился толстыми пальцами в локоток кресла.
— Вера! Я последние слова тебе говорю! Это последние слова, истинные слова! Не шути ими!
— Я не шучу!
— Вера!
Буров неожиданно, с большой неловкостью, за которой, однако, чувствовались решимость и сдавленное желание быть искренним до конца, сполз с кресла и обнял ее ноги.
— Вера! Вера! — говорил он, прижимаясь лицом к ее ногам. — Вера! Ну, скажи, чтобы я остался, скажи, что иногда я тебе бываю нужен… Вера?
Он терялся, слова не шли в голову. Он только крепче обнимал ее и чувствовал, что она стоит покорно, молчит, не отталкивает его от себя и как будто думает о том же, о чем и он.
Он ошибался, конечно. Если бы он поднял глаза, чтобы взглянуть на нее, он с ужасом увидел бы странную улыбку на ее губах и холодный свет торжества в зеленых глазах Она смотрела на него с удивлением, жалостью и брезгливостью, которыми сменился первый испуг от его горячности и первое изумление.
— Вера… Вера… Вера… — шептал он.
Она вырвалась грубо и сильно. Он остался на полу. Она отошла, не скрывая брезгливой дрожи, ползавшей по ее телу с ног до головы.
У Федора Федоровича потемнело лицо.
— Ну, что же? — крикнул он.
— Нет! — коротко ответила она.
Он сделал шаг к ней.
— А ты думаешь, что я не вижу, не знаю, что есть? И ты думаешь, что я так уеду, простив тебе, что вот я, разумное существо… Ученый с блестящей будущностью, в двадцать три года начавший новую главу в микробиологии… Вот так здесь обращаюсь в ничтожество перед тобой…
Он закрыл лицо руками и через минуту сказал почти спокойно:
— Я тебе не нужен больше?
— Нет!
Она помолчала, точно обдумывала, повторила «нет» и села против него.
— Да, не нужен! Я тогда готова была любить тебя и, может быть, любила. По-настоящему. Точно из подвала на нарядную улицу вышла — такою жизнь показалась…
— Это любовь была! — прошептал Буров.
— Да, была! А ты что сделал? Ты увидел меня у Грузинского. Я лечилась. Я еще дрожала, я еще едва могла стоять на ногах. Ты проводил меня до дому, просил прийти… Руку поцеловал — так я вот тут у окна ночь сидела, на звезды смотрела, о тебе думала! А ты что сделал? Ты пришел на другой же день — с вином; больную, ошеломленную гипнозом, кого целование руки уже покоряло и заставляло не спать ночь, ты меня напоил, ты меня взял… Ну, так что тебе надо? — крикнула она. — Получил свое — и убирайся! Не нужен ты мне, никто мне не нужен!
— Вера, ты любила меня!
— Пустое! Один намек на любовь…
— Вера, но мне невозможно жить без тебя…
— Какое мне дело до этого!
Он дышал тяжело и терялся от ее слов.
— А что мне делать?
— Твое дело уж, не мое!
Буров помолчал.
— Все то же, — отвернулся он, — все то же… Но надо кончать, надо кончать.
— Чем скорее, тем лучше!
— Как?
Он столкнулся с ее глазами и опустил свои.
— Очень просто, — сухо ответила она, — уехать и не мешать жить ни мне, ни себе.
— Так я, я уже не нужен тебе?
— Нет, нет, нет!
Он положил руки на локотки кресла, точно собирался подняться на них.
— А когда мужчина понадобится, так ты позовешь кого-нибудь?
— Ну конечно, позову!
Буров встал.
— Вера! — разделяя слова, сказал он. — Вера! Я не уеду так просто, как ты думаешь. Я не могу так уехать.
Он сел снова, как будто для того только и вставал, чтобы произнести выразительные эти и не очень понятные слова.
— Да не уезжай. Мне-то что до того?
Буров посмотрел на нее сумасшедшими глазами, силясь досказать ими то, что осталось скрытым в других словах.
Но Вера не заметила его взгляда — за дверью послышались шаги и стук.
Она сжала виски, посмотрела на своего гостя, потом на бессильно распростертую на постели книгу, прошептала:
— Невозможно заниматься!
— Кто это?
— Ну Хорохорин, конечно!
Он встал и быстро запер дверь на крючок.
— Не смей открывать!
Вера взглянула на него с угрозою. Он шатнулся к ней, но сейчас же махнул рукою бессильно.
— А, все равно! Прощай! Я выйду здесь!
Он прошел к шкафу и, раздвигая висевшие там по стенам платья, открыл противоположную дверь. Вера с досадою захлопнула шкаф, затем скинула крючок с двери, схватила книжку и, уткнувшись в нее, крикнула:
— Входите же!
Дверь растворилась с быстротой вихря — вошла Зоя. Вера взглянула на нее и расхохоталась.
— А я думала — Хорохорин! — вздохнула она с облегчением и поцеловала взволнованную подругу.
