— У тебя места есть? — спросила Анна.
Зоя кивнула.
— Не запаслись билетами, — пробормотала Анна, перегибаясь через перила и глядя вниз, — нельзя с тобой проткнуться? У этого тоже нет! — кивнула она на парня, и тот засмеялся.
— Не видал я! А вы городские, что ли?
— Из города!
— Только на спектакль?
— А что тут делать кроме?
Он игнорировал Зою, говорил только с Анной, обращался к ней и стоял рядом с нею.
— Комсомолка?
— А ты?
— Тоже!
— Что ж тебе спектакль? — буркнул он. — «Рабочую слободку» не видала? Пойдем по роще походим!
— Для рощи время останется! — ответила Анна.
Зое почудилось — парень вздрогнул, но захохотал и обнял Анну.
— Ты что это? — отозвалась она, не убирая руки его. — Торопишься очень?
— Чтой-то тут прохладно очень! — хихикнул он.
— Анна, — шепнула Зоя тоскливо, — здесь люди кругом!
В ответ ей Анна рассмеялась, потом, всматриваясь в темноту за стену театра, где двигалась взад и вперед какая-то взволнованная человеческая тень, пробормотала:
— Это кто там, не видишь?
— Не вижу.
— По-моему, это фабричная девчонка одна. Я ее с Хорохориным видела… Обязательно его ждет!
— Тебе-то что, Анна?
— Ничего, так! Иди-ка ты на свои места! — неожиданно заметила она Зое и обернулась к парню, осторожно осматривая его с ног до головы. — В самом деле, коли билетов нет, в рощу, что ли, пойти? Не торчать же тут на крыльце.
— Пойдем в рощу, — взволнованно просил парень, — там наши все теперь… По-моему, театр этот — тоже мещанство здоровое!
— А кто же это там «наши» в роще?
— Так, товарищи!
— Ого! — вспомнила Анна. — Ты не из кружка ли?
Он помялся, не зная, что ответить. Она наклонилась к нему:
— Ты из «Долой стыд», да?
— Пойдем, там увидишь!
Входные двери притворили. Зоя торопливо кивнула Анне и вошла в театр. Анна, скучая, еще раз оглядела парня, сказала, идя вперед:
— А ну, шут с тобой, пойдем, что ли, пошляемся тут где-нибудь! Не на крыльце же торчать всю ночь!
Парень прогромыхал по деревянной площадке твердыми каблуками сапог. Зоя вышла из двери, крикнула:
— Анна, есть места, хочешь сюда?
— Не надо уж! — ответила она и исчезла в тени.
Зоя вернулась и молча села. У нее чуть-чуть дрожали губы от отвращения. Королев спросил, поглядывая на нее:
— Ты что?
Она коротко рассказала. Он махнул рукою.
— Чепуха. В полой воде всякая дрянь наружу всплывает, да тонет скоро!
В распахнувшиеся полы занавеса к рампе вышел Хорохорин. Зал затих. Он откинул волосы со лба, положил руки в карманы, вынул тут же их и, тогда уже освоившись, стал говорить.
Вступительное слово к пьесам вообще не слушают; Хорохорин же, как нарочно, говорил в этот раз спотыкаясь и кашляя.
— Ячейка отзывает его из правления, — шепнул Королев. — С чего он так развинтился?
Хорохорин был в том состоянии, когда человек, плохо владея собой, еще может видеть себя как постороннего. Он знал, что речь не выходила, и поторопился кончить ее.
Темный зал всплеснул десятками белых крыльев и тут же заглох. Хорохорин исчез в боковой двери.
Занавес поднялся. Зал затих. Зоя положила руку на руку Сени, сказала чуть слышно:
— Сколько действий будет?
— Четыре, кажется.
— Ой, мало! Мне всегда жалко, когда пьеса кончается. Так бы сидеть и смотреть, и смотреть…
В антракте, как во всех любительских спектаклях, продолжавшемся очень долго, Королев вышел с Зоей наружу. Возле театра, на крыльце, на террасах, заплеванных, засоренных подсолнечной шелухой, утопая в клубах дыма, висевшего над толпой, толклась с визгом и хохотом фабричная молодежь.
Королев протолкался с Зоей через толпу; им в уши летели тупые шутки, напускная развязность, смех и брань.
Сеня с ожесточением закурил папиросу и, не докурив ее, выбросил вон.
— Пойдем на места!
До следующего акта они сидели почти молча.
Глава VII
«Тенгли-Фуут»
Хорохорин, отделавшись от обязательной речи, не остался в театре. Вера участвовала в спектакле, а он эти дни не встречался с нею и не хотел ее видеть даже со сцены.
Выйдя через сценический проход наружу, он остановился. Тотчас же из тени на свет открытой двери вышла Варя. Хорохорин столкнулся с нею, как только сошел с крыльца. От девушки веяло ароматом душистого мыла, какой-то особенной привлекательностью свежевымытого лица, шеи, рук. Хорохорин протянул ей обе руки и заговорил, тяжело дыша:
— Варя? Ты ждала?
— Нет, нет! — торопливо отреклась она. — Нет! А ты уже кончил говорить?
— Да…
— Как жалко, что я не слыхала! Я опоздала, я во второй смене работала…
— Да нет, что же! Тут нечего слушать-то…
— Я люблю, когда ты говоришь! — серьезно ответила она, поворачиваясь и идя с ним. — Ты умный! Я хотела бы такой быть…
Она была меньше его ростом и немножко привставала на кончиках пальцев, когда заглядывала в его лицо, останавливаясь для этого на секунду.
Хорохорин поймал ее за плечи и поцеловал. Она не умела отвечать на поцелуи — он почувствовал только сухие мягкие губы ее и оттолкнул тут же, почти грубо.
Она съежилась, стала как будто еще меньше. Он сказал резко:
— Ты и целоваться не умеешь!
— А это нужно? — спросила она.
— Да, нужно! — грубо заговорил он. — Да, нужно! Мы с тобой разумные люди, мы должны не закрывать глаза на действительность. Не для разговоров мы сходимся с женщинами… Говорить и с мужчинами можно. Не для чего так далеко таскаться друг к другу из-за разговоров одних… В конце концов, мы — грамотные люди! Возьми книжку, больше узнаешь за час, чем со мной за целый вечер.
Она повисла на его руке, опустила голову, не возражая: может быть, он был прав.
Маленькой, непокорной, любопытной девочкой, ночью, лежа на полу в тесной каморке, забитой вещами, мебелью и детьми, она из-под одеяла в щелочку смотрела на неспящих отца и мать. Тогда она не понимала и злилась: как мать позволяла отцу делать это? Потом оказалось, что это делали все отцы с матерями подруг. Тогда было страшно. И еще недавно, пробегая по поселку, потом по коридору своей казармы, мимо желтых дверей с чугунными номерками, она не могла не думать, что это делалось тут рядом, постоянно, неизменно, с ужасающей простотой, может быть, сейчас, в эту минуту, за этой дверью, за этим окном.
