А как это дивно, что бассейн наполнен не мокрой холодной водой, а темновато-лунной квинтэссенцией сна! Квинтэссенцией, имеющей косметические и лечебные свойства – что-то вроде грязевых ванн без грязи. Мышелов решил, что должен тотчас же искупаться в чудесном бассейне, но тут взгляд его упал на длинное и высокое черное ложе, стоявшее у другого конца темной жидкой стены; рядом с ложем помещался небольшой столик на высоких ножках, на котором были приготовлены всевозможные яства, а также хрустальный кувшин и кубок.
Мышелов двинулся вдоль стены, чтобы получше рассмотреть все это великолепие, и его прекрасное отражение зашагало рядом.
Несколько шагов он держал руку внутри стены, а потом вытащил: чешуйки тут же исчезли, вновь появились знакомые шрамы.
При ближайшем рассмотрении ложе обернулось узким черным гробом с высокими стенками, обитым изнутри стеганым черным атласом и с горкой подушечек из такого же материала в одном конце. Выглядел гроб заманчиво удобным и покойным – не таким соблазнительным, как черная стена, но все же очень привлекательно; в одной из обитых черным атласом стенок гроба была даже полочка с тонкими черными книжечками для развлечения его обитателя, рядом стояла незажженная черная свеча.
Все закуски на эбеновом столике, стоявшем подле гроба, были черного цвета. Сначала на взгляд, а потом и на вкус Мышелов определил, что это такое: тонкие ломтики очень темного рисового хлеба с маковой корочкой, намазанные черным маслом; куски зажаренного до угольной черноты мяса; тонкие ломтики точно так же зажаренной телячьей печенки в каком-то темном соусе с каперсами; желе из черного винограда; очень тонко нарезанные жареные трюфеля и другие грибы; маринованные каштаны; и, разумеется, зрелые маслины и черная икра. Пенящийся черный напиток оказался крепким портером, смешанным с илтхмарским игристым.
Прежде чем погрузиться в черную стену, Мышелов решил освежить себя изнутри, поскольку у него от губ к животу уже прокатывалась мягкая волна голода.
* * *
Фафхрд возвратился на площадь Тайных Восторгов; ступал он очень осторожно, зажав между указательным и большим пальцами левой руки потрепанный шарф-невидимку, а между теми же пальцами правой, только с еще большей опаской, – мерцающую паутинку повязки прозрения. Он не был вполне уверен, что на этом невесомом шестиугольнике не осталось ни одного паука.
На противоположной стороне площади он увидел залитый светом вход в лавку – форпост грозных Пожирателей, как ему сказали, – и около него волнующуюся толпу, над которой плыл хриплый возбужденный шепот.
Единственной принадлежностью лавки, которую Фафхрду удалось разглядеть с такого расстояния, был привратник в красной шапочке и туфлях и пузырящихся штанах: теперь он не скакал, а, опершись на длинную метлу, стоял у сводчатого дверного проема.
Широким движением левой руки Фафхрд накинул шарф-невидимку на шею. Концы потрепанной ленты легли на грудь его куртки из волчьего меха, не доходя до широкого пояса, на котором висели длинный меч и небольшой боевой топор. Насколько Северянин видел, тело его никуда не исчезло, поэтому он засомневался, в исправности ли шарф. Как и многие другие чародеи, Нингобль мог без колебаний подсунуть человеку никуда не годный амулет, причем вовсе не обязательно из вероломства, а просто чтобы как-то подбодрить своего подопечного. Тем не менее Фафхрд смело направился к лавке.
Северянин был высок, широкоплеч и выглядел крайне внушительно; в сверхцивилизованном Ланкмаре его варварское одеяние и вооружение лишь подчеркивали это впечатление, поэтому он привык, что горожане обычно расступаются перед ним: не было еще случая, чтобы кто-нибудь не уступил ему дорогу.
На сей раз он был потрясен. Писцы, наемные убийцы с нездоровым цветом лица, судомойки, студенты, рабы, второразрядные купцы и захудалые куртизанки – словом, все, кто обычно мгновенно уходил у него с пути (последние, правда, не преминув призывно вильнуть бедрами), теперь шли прямо на него, так что ему приходилось то и дело отступать в сторону, останавливаться и даже делать шаг назад, чтобы кто-нибудь в него не врезался или не отдавил ногу. А какой-то наглый толстяк с гордо выпяченным пузом чуть даже не унес на себе его паутинку, на которой, как разглядел Фафхрд в ярком свете из дверей лавки, действительно не осталось ни одного паука – если только совсем крохотные.
Внимание Фафхрда было настолько занято тем, чтобы ни с кем не столкнуться, что рассмотреть как следует лавку он смог лишь тогда, когда оказался у самых ее дверей. Но не успел он оглядеться, как обнаружил, что стоит, склонив голову к левому плечу и надевает на глаза паутинку, подаренную Шильбой.
Фафхрд ощутил на лице прикосновение самой обычной паутины – на такую можно натолкнуться, продираясь на заре сквозь заросли кустов. Все вокруг слегка замерцало, словно он смотрел сквозь тонкую хрустальную сетку. Потом мерцание прекратилось, паутинку на лице он тоже перестал ощущать, и зрение Фафхрда – насколько он мог об этом судить – вновь стало нормальным.
И сразу же оказалось, что у дверей лавки Пожирателей навалена груда мусора, притом самого оскорбительного свойства: старые кости, дохлая рыба, мясные отбросы, полусгнившие саваны, сложенные неровными стопками и напоминавшими скверно переплетенные книги с необрезанными краями, битое стекло и глиняные черепки, ломаные ящики, большие гниющие листья с пятнами оранжевой плесени, окровавленное тряпье, проношенные до дыр набедренные повязки, и во всем этом копошились длинные черви, сновали сороконожки, ползали тараканы и личинки, не говоря уж о еще менее приятных насекомых.
На куче сидел крайне плешивый стервятник, который, казалось, только что скончался от какой-то птичьей экземы. Во всяком случае, Фафхрд решил, что птица издохла, но она вдруг приоткрыла один глаз, подернутый белой пленкой.
Единственным пригодным для продажи предметом, составлявшим резкий контраст со всем остальным, была большая статуя из вороненого железа, изображавшая худого воина – немного больше, чем в натуральную величину – с грозным и вместе с тем грустным лицом. Стоя у самой двери на своем квадратном пьедестале, воин наклонился вперед, опираясь на длинный двуручный меч, и скорбно глядел на площадь.
Статуя на миг пробудила у Фафхрда какое-то воспоминание, причем совсем недавнее, как ему показалось, однако оно тут же пропало, и Северянин не стал больше ломать над ним голову. В таких налетах, какой ему предстоял, прежде всего необходимы быстрота и натиск. Фафхрд высвободил из петли топор, бесшумно вытащил Серый Прутик и, слегка отпрянув от вонючей груды мусора, вошел в «Склад Странных Услад».
* * *
Мышелов, ощущая приятную тяжесть в желудке после вкусной черной еды и крепкой, тоже черной, выпивки, подошел к черной стене и сунул в нее правую руку по самое плечо. Затем слегка помахал ею, наслаждаясь приятным текучим холодком, словно бальзамом, и восхищаясь мелкими серебряными чешуйками на руке и ее нечеловеческой красотой. Потом он проделал ту же манипуляцию правой ногой и принялся раскачивать ею, словно танцовщик у станка. И наконец тихо, но глубоко вдохнул и вступил в стену.
