Счастье наполняло все ее существо. Она открыла глаза, но радость не проходила, сон заслонил собой явь. Она почувствовала, что улыбается, словно кто-то сказал ей «улыбнись», и она повиновалась. В полумраке проступали привычные очертания: поблескивали медные столбики кровати, смутно маячил силуэт громоздкого гардероба, в раскрытых окнах слегка колыхались занавески. Все дышало миром и покоем.
«Хотел бы я снова стать молодым, хотел бы увидеть, как все это будет происходить!»
Тут Пенелопа окончательно проснулась и поняла, что больше не уснет. Она откинула одеяло, села, нащупала ногами шлепанцы и взяла халат. Потом отворила дверь и пошла по сумеречной лестнице вниз, в кухню. Включила свет. В кухне было тепло и чисто. Налив в кастрюльку молока, она поставила ее на огонь. Затем достала из буфета большую кружку, положила в нее ложку меда и, наполнив до краев горячим молоком, стала размешивать. С кружкой в руке она прошла через столовую в гостиную, включила лампочку над «Собирателями», поворошила уголья в камине. Огонь разгорелся снова. Захватив кружку, она подошла к софе, поправила подушки и устроилась в уголке, поджав под себя ноги. Сбоку на стене, точно цветной витраж, пронизанный солнцем, светилась картина. Это был ее гипноз, ее собственная мантра
[22], она сама ее открыла. Сосредоточив все внимание, Пенелопа неотрывно смотрела на картину и ждала, когда внушение начнет действовать и свершится чудо. И вот спустя какое-то время все вокруг заливала синева моря и неба, и она ощущала на губах соленый ветер; кричали чайки, она вдыхала запах морских водорослей и сырого песка, и в ушах у нее посвистывал морской бриз.
Сколько раз в своей жизни она проделывала этот фокус — уходила от всех в гостиную и оставалась наедине с «Собирателями». Так было в Лондоне в те унылые послевоенные годы, когда им так трудно жилось и семье не хватало денег, а ей самой — просто теплоты и участия; так было, когда она убедилась в беспомощности Амброза и на нее обрушилось устрашающее одиночество, которое почему-то не удавалось заполнить общением с детьми. Так она сидела в ту ночь, когда Амброз сложил чемоданы и уехал в Йоркшир, где его ждало молодое горячее тело Дельфины Хардейкер и успешное будущее. Так было и в тот день, когда ее любимица Оливия навсегда покидала Оукли-стрит, чтобы начать самостоятельную жизнь, и впереди ее ждала блистательная карьера.
«Никогда не возвращайся в прошлое — учила житейская мудрость, — ты не найдешь там того, чего ищешь». Но Пенелопа знала, что это не так, ведь она жаждала самых простых вещей, которые не менялись никогда и не изменятся, покуда стоит мир.
«Собиратели ракушек». Сердце ее преисполнилось благодарности к картине, как к старому другу, за преданность и постоянство. Мы часто склонны смотреть на друзей как на свою собственность. Вот и она все время держала картину возле себя и даже помыслить не могла о том, чтобы с ней расстаться. Но теперь вдруг все переменилось. Теперь у нее есть не только прошлое, но и будущее. Впереди ее, быть может, ждут какие-то радости, и надо подумать, что она предпримет. К тому же ей уже шестьдесят четыре. В такие годы нельзя позволить себе тратить время попусту и предаваться ностальгическим воспоминаниям о прошлом. Глядя на картину, она вдруг произнесла вслух:
— Может, ты мне больше не нужна?
Картина никак не отозвалась.
— Может, настало время расстаться с тобой?
Пенелопа допила молоко, поставила на пол пустую кружку, потом устроилась на подушках поудобнее, вытянулась во весь рост и накрылась пледом. «Собиратели ракушек» будут тут, рядом, они будут стеречь ее, пока она спит. Она вспомнила сон и слова папа́: «Они придут, они непременно придут и нарисуют солнечное тепло и цвет ветра». Веки ее смежились. «Хотела бы я снова стать молодой…»
11. Ричард
К лету 1943 года Пенелопе Килинг, как и многим другим, казалось, что война длится вечно и, больше того, никогда не кончится. Какая это была тоска — продуктовые карточки, затемнение; в эту унылую череду дней вклинивались лишь страшные сообщения, когда союзники терпели поражение и гибли британские корабли, или выступления мистера Черчилля по радио, который уверял, что все идет как нельзя лучше.
Это было как те две недели, которые остаются до рождения ребенка, когда кажется, что младенец так никогда и не появится на свет божий, а ты до конца жизни останешься размером с двухэтажный дом. Или как бывает, когда оказываешься в середине длинного туннеля: яркий дневной свет давно остался позади, а крошечный просвет в конце еще не забрезжил. Но однажды он забрезжит. В этом никто не сомневался. А пока что была сплошная темень. Пока что один унылый день сменялся другим, и каждое утро надо было решать проблему, чем всех накормить, как согреть; надо было следить, чтобы дети были одеты и обуты, чтобы дом не пришел в полное запустение.
Пенелопе исполнилось двадцать три года, и иногда ей казалось, что, кроме субботнего фильма в местном кинотеатрике, ничего больше в жизни ее не ждет. Это субботнее хождение в кино стало для нее с Дорис священным ритуалом. Дорис говорила: «Сегодня фильм», и они не пропустили ни одного. Им было совершенно все равно, что смотреть, и они досиживали до конца любой белиберды, лишь бы на час-другой вырваться из тоскливой рутины своего существования. В конце сеанса, отдавая дань патриотическим чувствам, обе вставали, чтобы прослушать треснутую пластинку с гимном, и, взявшись за руки, взволнованные или растроганные, спотыкаясь о булыжники, со смехом брели в непроглядной темени по улице, а потом взбирались при свете звезд по крутой лестнице, которая вела к дому.
Как приговаривала Дорис, это все же какое-то развлечение. Хоть какое-то. Когда-нибудь, утешала себя Пенелопа, тусклое военное прозябание кончится, но в это трудно было поверить и тем более представить. Неужели можно будет зайти в лавку и спокойно купить бифштексы и апельсиновый джем; неужели можно будет без страха слушать новости? Неужели снова польются в ночной сад потоки света из окон дома и не надо будет бояться, что прилетит какой-то заблудший бомбардировщик или на тебя обрушится с выговором полковник Трабшот? Как хочется вернуться во Францию, поехать на автомобиле на юг, туда, где цветет мимоза и жарко греет солнце! И с мирных колоколен льется перезвон — не в знак беды, а в честь победы.
Победа! Нацисты потерпели поражение, Европа освобождена. Пленные, сосланные в лагеря, разбросанные по всей Германии, отправляются по домам. Военнослужащие демобилизуются, семьи воссоединяются. Последнее обстоятельство лично Пенелопу не приводило в восторг. Другие жены молились о благополучном возвращении своих мужей, вся их жизнь сосредоточилась на ожидании, но Пенелопа знала, что она не очень-то огорчится, если никогда больше не увидит Амброза. И дело тут не в ее бессердечии — просто с каждым месяцем ее воспоминания о муже блекли все больше и становились все менее приятными. Она, разумеется, мечтала, чтобы поскорее кончилась война, — только сумасшедший мог этого не хотеть, — но ее вовсе не привлекала перспектива начинать все заново с Амброзом — едва знакомым и почти забытым мужем.
