Пенелопа закрыла за собой дверь.
— Приятно было поплескаться?
— Божественно. — Антония улыбнулась. — Ничего, что я налила в воду эти восхитительные растворы для ванн, которые у вас там стоят?
— Я для тебя их и поставила. — Пенелопа села на край кровати. — Тебе это пошло на пользу. Вид уже не такой замученный.
— Да. Я словно заново родилась. Чувствую себя бодрой, и страшно хочется говорить, говорить, говорить. Кажется, я сегодня не усну.
Наверху, над балками потолка, послышался шум — на чердаке что-то волокли по полу.
— Может быть, оно и к лучшему: вон какой грохот Ноэль устроил.
Раздался глухой удар, словно уронили что-то тяжелое, и потом голос Ноэля: «Ах ты черт!»
Пенелопа засмеялась, засмеялась и Антония, потом вдруг перестала, и ее глаза наполнились слезами.
— Милая моя девочка.
— Ужасно глупо… — Она шмыгнула носом, ощупью нашла платок и высморкалась. — Просто мне так хорошо здесь, с вами, я снова могу радоваться всяким пустякам. Помните, как мы с вами раньше смеялись? Когда вы у нас жили, все время случалось что-нибудь смешное. После вашего отъезда такого уж не было.
Она взяла себя в руки. Слезы отступили, не пролившись, и Пенелопа тихо спросила:
— Хочешь, поговорим?
— Хочу.
— Расскажешь мне о Космо?
— Да.
— Какое горе! Когда Оливия мне рассказала, я… у меня в сознании не умещалось. Мне так жаль…
— Он умер от рака.
— Я не знала, что у него рак.
— Рак легких.
— Но ведь он же не курил.
— Раньше курил, до того, как вы познакомились. Даже до того, как он встретился с Оливией. Выкуривал по пятьдесят сигарет в день. Потом-то он бросил, но все равно это убило его.
— Ты была с ним?
— Да. Я с ним жила последние два года. После того, как мама снова вышла замуж.
— Тебя огорчил ее брак?
— Нет, я была очень рада за нее, но мне не нравится ее новый муж. Впрочем, это не имеет значения, главное, чтобы ей нравился. Она переехала из Уэйбриджа на север, потому что он родом оттуда.
— Чем он занимается?
— У него фабрика, там делают шерстяную пряжу.
— Ты была там?
— Да, ездила на Рождество после того, как они поженились. Это было ужасно. У него два сына, настоящие выродки. Я еле выдержала несколько дней, один из них меня чуть не изнасиловал. Может быть, я слегка преувеличиваю, но из-за них-то я и не захотела вернуться к матери, когда папа́ умер. Просто не могла, и все. И единственным человеком в мире, к кому я в состоянии была обратиться за помощью, оказалась Оливия.
— Да, понимаю. Но расскажи мне еще о Космо.
— Он прекрасно себя чувствовал, никому и в голову не приходило, что он болен. И вдруг с полгода назад он начал кашлять. Кашель был ужасный, он кашлял всю ночь и не мог заснуть. Я тоже не спала, лежала и уговаривала себя, что ничего страшного, все пройдет. Но в конце концов я убедила его, что надо показаться доктору, и он поехал в местную больницу сделать рентген и всякие анализы. Там он и остался. Его разрезали, удалили пол-легкого, зашили и сказали мне, что скоро отпустят домой, но он умер, так и не придя в сознание.
— Ты была одна?
— Да, я была одна. Правда, Мария и Томеу были все время рядом, а мне и в голову не приходило, что дела его так плохи, поэтому я сначала не очень тревожилась и боялась. И потом, все случилось так быстро. Только сегодня мы были вместе, в нашем любимом доме, все было как всегда, а завтра он умер. Конечно, на самом деле прошло несколько дней, а не один, но мне так казалось.
— Что ты делала?
— Что я делала… Страшно вымолвить, но нужно было его хоронить. Понимаете, на Ивисе хоронят умерших сразу, на следующий же день. Никогда бы не подумала, что на острове, где почти ни у кого нет телевизоров, новость распространится так быстро — вечером все уже знали, словно жители оповестили друг друга при помощи костров или барабанного боя, как дикие туземцы. У него было великое множество друзей. И не только среди нашего круга, его любили и все местные: те, с кем он пил в баре Педро, рыбаки из порта, фермеры, которые жили в округе. И все они пришли.
— Где его похоронили?
— На маленьком церковном кладбище в деревне.
— Но… но там ведь католическая церковь.
— Да, верно. Но так и следовало. Папа́ не ходил в церковь, но в детстве его крестили в католическую веру. И потом, он был в большой дружбе с деревенским священником. Священник такой добрый, так меня утешал. Он служил заупокойную службу не в церкви, а у могилы, при ярком солнце. Люди подходили и клали на могилу цветы, образовалась целая гора. Это было так красиво. А потом все вернулись в дом, Мария приготовила стол, все ели, пили вино и потом тихо разошлись. Вот как все было.
— Да. То, что ты рассказала, очень печально, но удивительно возвышенно. Скажи, ты и Оливии все это рассказала?
— Не все. Она и не хотела знать всего.
— Узнаю свою дочь. Когда ее чувства глубоко задеты, она их прячет, словно сама перед собой притворяется, что ничего не произошло.
— Да, знаю. То есть я это поняла. И не огорчилась.
— Что ты делала, когда жила у нее в Лондоне?
— Ничего особенного. Съездила в «Маркс энд Спенсерз», купила себе теплые вещи. И еще встретилась с поверенным отца. Это было очень тяжело.
Пенелопу охватила жалость к девочке.
— Он тебе ничего не оставил?
— Почти ничего. Бедняга, ему и нечего было оставить.
— А дом на Ивисе?
— Он никогда нам не принадлежал. Его владелец некто Карлос Барсельо. К тому же мне бы не хотелось там жить. А если бы и хотелось, все равно платить нечем.
— У отца была яхта. Что случилось с ней?
— Яхту он продал вскоре после того, как Оливия уехала. А другую так и не купил.
— А как же его вещи — книги, мебель, картины?
— Томеу договорился с другом, что тот будет держать все у себя, пока я не пришлю за ними или пока не наберусь храбрости и сама не приеду забрать.
— Я знаю, Антония, сейчас в это невозможно поверить, но такое время настанет.
Антония закинула руки за голову и уставилась в потолок.
— Сейчас я уже в порядке, — сказала она. — Мне очень тяжело, но не потому, что он умер. Если бы он перенес операцию и выжил, то жизнь его была бы сплошным страданием и болью, он не протянул бы и года. Мне врач объяснил. Так что смерть была милосердным избавлением. Только печально, что годы после разлуки с Оливией он прожил так одиноко. У него больше никого не было. Он слишком любил Оливию. Наверное, она была его единственной настоящей любовью.
