Они слаженно и очень шустро бросились к опешившему Дергачу. Ян машинально пнул в середину визжащей своры, сбив два маленьких тельца, но остальные мгновенно окружили его. На джинсах повисли три Оксаны, цепкие ручки ухитрялись прихватывать кожу, словно клешни или щипчики. Боль была терпимой, но на пределе…
Дергач завертелся на месте, дрыгая ногами в нелепом «танце». Стряхнул одну лилипутку, но две другие сноровисто ползли вверх, обе по левой штанине, спереди и сзади. Остальные хлынули в стороны, остерегаясь грохочущих по полу берцев. Но не разбежались, а замерли, взяв Яна в кольцо. На крохотных лицах застыла одинаковая гримаса – смесь нетерпения и злобы.
Та, что карабкалась спереди, достигла пояса. Дергач схватил её, оторвал – с натугой! – словно из застывающего битума выдрал. Отчаянно сжал пальцы, выдавливая жизнь из упругого мокрого тельца. Короткий глухой хруст, и Ян швырнул обмякшую Оксану в окруживших его лилипуток.
Снизу раздалось разъярённое шипение, как будто Яна окружали не маленькие женщины, а кошки. Дергач попытался ухватить вторую, но проворная тварь была уже между лопаток. Он резко качнул корпусом влево, вправо… Безрезультатно.
Лилипутка шустро преодолела остаток пути. Дергач почувствовал жгучее прикосновение к шее слева, потянулся перехватить Оксану, прежде чем она доберётся до глаза. А в следующий миг крохотные челюсти накрепко сомкнулись на правой мочке его уха.
В глазу потемнело от боли, но Ян всё-таки нащупал миниатюрное тельце и скомкал его в кулаке. Он освободил ухо, но лилипутки получили паузу в несколько секунд.
Дергач ещё не успел отбросить мёртвую Оксану, как остальные облепили его. Теперь на джинсах повисли пять или шесть лилипуток. Ещё одна забралась в широкую штанину, Дергач сдавленно хрипнул – к голени словно притронулись вращающимся сверлом бормашины. Ещё раз, ещё…
Ян пересилил боль и потянулся сгрести ближнюю тварь. Он действовал одной рукой, от кастета в левом кулаке теперь не было никакой пользы, он скорее мешался, но в этой паскудной суматохе Дергач не нашёл секунды, чтобы избавиться от него.
Ян схватил лилипутку, но карабкающаяся рядом с ней прыгнула и повисла на рукаве куртки. Извернулась, зацепилась надёжнее, просунулась вперёд…
Тыльную сторону кисти обожгло той же болью, что и голень. На перчатке проступило красное пятно. Оно быстро ширилось – похоже, тварь прокусила вену.
Дергача тряхнуло.
Мир стал кривым зеркалом с красной амальгамой. Таким он неизменно оборачивался после того, как Дергач видел свою кровь. Реальность причудливо искажалась, создавая новую явь, в которой можно абсолютно всё.
Ян поднёс ко рту кисть с вцепившейся в неё Оксаной, перекусил твари шею. Стряхнул с руки обмякшее тельце, выплюнул голову. Сделал то же самое с зажатой в руке лилипуткой и полез в карман, не обращая внимания на облепившую его свору.
Кастет упал под ноги, расколов череп одной из задержавшихся внизу тварей. Дергач вытащил гранату, выдернул кольцо.
Страха не было, не было, не было…
Истошный старушечий крик просочился в искажённую реальность пугливым полушёпотом:
– Тихоня…
Медвежья шкура взметнулась с пола по-заячьи проворно, распласталась в прыжке. Кулак с «эргэдэшкой» исчез в мокрой горячей пасти, а мигом позже звериные клыки сомкнулись на запястье Яна.
Страха не было.
Дергач не сводил взгляда со шкуры, которая стремительно сминалась-сворачивалась, пряча лобастую башку внутрь.
Взрыв!
Шерстяной ком еле заметно разбух от взрывной волны, но сдержал её внутри себя. Наружу не вылетел ни один осколок.
Наступила полная тишина. Висящие на Дергаче твари не двигались, словно взрыв лишил их желания продолжать начатое. Ян перевёл взгляд на брызгающую кровью культю и повалился навзничь, давя лилипуток, выгибаясь телом, как в припадке. Те, кому повезло уцелеть, побежали в сторону погреба. Кривое зеркало стало багровым, принявшись поглощать Дергача целиком… Но сознание не угасло, и он услышал жалостливое бормотание старухи:
– Ой, Тихонюшка, бедолага… Ничего, подлечу-подлатаю, будешь лучше прежнего. А ты…
Она склонилась над Яном. Сквозь багровое марево Дергач разглядел, что лицо у неё снова стало нормальным.
– А ты, прыткий, сходишь – весточку передашь. А потом…
Старуха произнесла несколько фраз, и Дергач понял, что не посмеет сделать иначе. «Баба-яга» довольно кивнула и крикнула:
– Черныш!
Ян почувствовал быстрое, почти безболезненное прикосновение к шее. За ним пришла тьма…
В приёмной с ужасом взвизгнула Жанна. Следом раздался грохот, словно секретарша упала в обморок, своротив со стола что-то из оргтехники, и наступила тишина. Грибушин вздрогнул, схватил со стола «Глок» с полной обоймой, прицелился в дверь.
Изогнутая дверная ручка пошла вниз не медленно и не резко, обычно. Так, как её нажимает человек, привыкший заходить именно в этот кабинет.
А через две секунды Грибушин увидел на пороге знакомую долговязую фигуру. Опустил пистолет, нервно хохотнул:
– А-а, Везунчик… Испугал, чертяка. Всё, решил вопрос?
Он ожидал кивка или что Ян пойдёт на своё привычное место. Но Дергач зашагал к столу, и Грибушин с изумлением рассмотрел у него в левой руке грибное лукошко, с горкой заполненное землёй.
– Ты… Ты чего это? – Хозяин кабинета с трудом оторвал взгляд от чёрных комочков, сыплющихся на узорчатый паркет при каждом шаге Дергача. – Стой… Стой, я сказал!
Дуло «Глока» уставилось Яну в грудь, но он продолжил идти. Грибушин оскалился, чуть сместил прицел и выстрелил.
Пуля попала Дергачу в левое плечо. Ян покачнулся и шагнул дальше. Корзина осталась у него в руке: полное впечатление, что он не испытывает вообще никакой боли…
Второй выстрел. Третий, четвёртый!
Грибушин прострелил Дергачу второе плечо, засадил две пули в живот. Ян приближался.
Следующие шесть пуль превратили грудь Дергача в решето, никак не изменив расклад. Боёк щёлкнул вхолостую, обойма опустела. Дергач сделал последний шаг, и корзина встала на стол, рядом с телефоном.
А потом Ян взял свою голову обеими руками и снял её с плеч, пристроил напротив вжавшегося в кресло Грибушина. Неживой, остекленевший глаз уставился на хозяина кабинета.
– Т-т-ты… – Грибушин не мог справиться с трясущейся нижней челюстью. – П-почему…
Рот Дергача приоткрылся, и Грибушин понял, что частичка ночного кошмара пришла к нему наяву. В каркающем старушечьем голосе отчётливо слышалась издёвка:
– Не угомонишься никак, ай-ай… Земля тебе нужна… Ладно, ешь.
Грибушин мучительно застонал, прогоняя из тела тягостное оцепенение, начал вставать. Обезглавленный Дергач с лёгкостью толкнул на него тяжеленный дубовый стол, припёр к стене.
