– Да… Как давно я здесь не был. Целую вечность, – тихо проговорил Никита, останавливаясь посреди комнаты. – Здесь все, как тогда, при бабушке, было. И даже мебель та же.
Вздохнув и оглядевшись вокруг грустно, он уже более уверенно прошел на кухню, попытался закрутить кран, но он и не подумал поддаться его хозяйской руке, продолжая звенеть режущей слух капелью.
– Сантехнику менять надо, – произнес он деловито, оборачиваясь через плечо к стоящей в кухонном проеме Марусе. – Завтра же зайду в магазин, присмотрю чего-нибудь. И ремонт надо делать. А окно какое пыльное, посмотри! Как же они тут жили, даже окно не удосужились помыть. Ничего, это мы все сделаем, все устроим! Правда, Марусь? – снова обернулся он к Марусе, радостно улыбаясь. – Господи, даже не верится!
Развернувшись, он так же деловито прошел по коридору в сторону совмещенного, по всей видимости, санузла и, застыв в проеме, долго рассматривал его содержимое, и покачивал головой сосредоточенно, будто прикидывая что-то в уме. Потом пробормотал себе под нос:
– И тут надо все менять, конечно. Надо завтра же бригаду найти. Хотя новую плитку я и сам положу.
Потом, шагнув широко к Марусе, он неожиданно встряхнул ее за плечи так, что голова ее мотнулась назад, проговорил радостно:
– Маруська! Я же поверить не могу! Если б ты понимала до конца, что ты сейчас со мной сотворила! Знаешь, будто в груди старый нарыв лопнул – так легко стало! Слушай, а давай музыку включим! Здесь есть какая-нибудь музыка? Жить, жить хочу, Маруська! Сам, своей собственной жизнью, своим собственным временем. Ты хоть догадываешься вообще, какая это драгоценность – свое собственное время? Нет, не догадываешься…
– Да где уж мне… – тихо усмехнулась Маруся.
– Слушай, а давай чего-нибудь поесть приготовим, а? На меня такой голод зверский напал. Я сейчас в магазин сбегаю. И вина выпьем! Надо ж отметить начало новой жизни! Чего купить, говори быстрее!
– Погоди, Никит. Мне с тобой поговорить надо.
– Поговорим! Обязательно поговорим! – торопливо махнул рукой Никита. – Потом! Ну что ты стоишь, как неродная? Снимай куртку, разберись тут пока по-хозяйски.
– Нет, Никита. Не буду я куртку снимать. Я сейчас уйду. Пойдем в комнату, присядем ненадолго.
– Куда? Куда ты уйдешь? Не понял…
– Пойдем сядем, говорю! – Грустно улыбаясь, Маруся подтолкнула его в спину. – Не слышишь, что ли? Совсем уже обалдел от счастья.
– Ну, давай говори, что у тебя там… – послушно присел Никита на краешек старого большого кресла, глядя на нее нетерпеливо. По всему было видно, что не хочется ему ни сидеть, ни заниматься разговорами, а хочется срочно что-то делать, куда-то бежать, действовать, жить!
– Вот, возьми, – протянула Маруся ему ключи на ладошке. – Возьми, они твои. А я сейчас уйду. Только ты не удивляйся, ладно? Конечно, надо было тебе все с самого начала рассказать. Но я думала, что так правильнее будет, чтоб потом…
– Что? Что рассказать? У тебя что-нибудь случилось, Марусь?
Она только вздохнула, садясь напротив него на такой же старенький, как и кресло, диван, потянула юбку на круглых коленях, как прилежная девочка-скромница, взглянула исподлобья. Потом, еще раз вздохнув, выпалила решительно:
– У меня ничего не случилось, Никит! Это у тебя случилось! У тебя сегодня ночью сын родился!
– Марусь, ты чего говоришь? – уставился он на нее обалдело. – Какой сын?
– Обыкновенный, маленький… Росту пятьдесят семь сантиметров, весу три с половиной килограмма. Наташин и твой сын. Я ее видела вчера, Никита. И говорила с ней. Наташа любит тебя.
Она сбивчиво принялась рассказывать ему обо всем – и о странной просьбе умирающего Виктора Николаевича, и о своем визите сначала к Марии Александровне, а потом и к самой Наташе, и о долгом их разговоре… Он смотрел на нее и будто не видел и не слышал вовсе. Будто укатали его лицо в прозрачную и непроницаемую маску-пленку, потушили свет в глазах, перехватили удавкой дыхание. Маруся даже испугалась, на него внимательно глянув, потом тронула слегка за плечо:
– Эй, ты чего? С тобой все в порядке? Ты слушаешь меня, Никит?
– Да. Слушаю. Говори, – прошелестел он бледными губами, продолжая глядеть куда-то сквозь нее.
– Вот правильно про тебя Наташа сказала, что ты слишком уж тонкий да впечатлительный, как нежный цветок орхидея! А от себя я по-другому скажу – никакая ты не орхидея, а обыкновенный дурак! Идиот из идиотов! Гордый такой, видишь ли, оказался! Обиделся, что жена ушла. Нет чтобы за ней побежать да выяснить, что к чему! И она тоже хороша… Тоже гордая! Ей свекровка на дверь указала, она и ушла.
– Как это – на дверь указала? Мама? На дверь? – поднял на нее отчаянные белые глаза Никита. – Не может быть…
– А то ты свою маму хуже меня знаешь! – всплеснула сердито ручками Маруся. – Удивляется он, главное! Да твоя мама и не такое еще может сказать, если ей что приспичит! Ну да ладно, бог ей судья… Сейчас не о ней речь.
Уронив голову в ладони, Никита сжал с силой лицо, начал качаться в кресле тихо и размеренно, как китайский болванчик. Плечи его судорожно подергивались, будто вылетающие из Маруси слова отскакивали от них твердыми камешками. Она же все говорила и говорила – слишком уж выболела обидой у нее внутри эта Никитина история с его первой женитьбой.
– …Конечно, оба вы дураки! И ты, и твоя Наташа! Вам любовь одна на двоих выпала, и никто вашему счастью не мешал, а вы что натворили? Думаете, каждому так везет, что ли? Ничего уж такого промеж вами серьезного не стояло. И она не захотела тебя у матери отвоевать, и ты в дурную гордость ударился! Подумаешь – жена ушла! Бросили его, плюнули в любящую душу! Сами взяли да выскочили добровольно из своих клеточек, чтоб потом всю жизнь друг без друга маяться!
– Каких клеточек? – отняв руки от лица, взглянул он на нее удивленно и непонимающе.
– Да так, это одна фантазия моя такая… – отмахнулась Маруся. – Долго рассказывать. Мы же с тобой, Никитушка, вообще о себе друг другу не много чего рассказывали. Ведь правда? Жили рядом и молчали, и каждый свою думу думал.
Он распрямился, посмотрел на нее пристально, будто увидел впервые. И даже удивился будто, как удивился, наверное, Иван-дурак из сказки, обнаружив вместо жены-лягушки прекрасную царевну.
– Маруся, я…
– Да ладно, не надо сейчас ничего говорить, Никита! – торопливо перебила Маруся. – Так и было, что об этом говорить. Будем считать, что мы с тобой тоже – оба дураки.
– Ну да. Выходит, я дважды дураком оказался. И с тобой, и с Наташей. Ты прости меня, Марусь! И впрямь – дурак…
– Хорошо. Будем считать, что простила уже. Ты оставайся тут, я пойду.
– Постой! Куда ты пойдешь? Нет, подожди! Как это – пойдешь? Я же знаю, некуда тебе идти!
– А вот об этом ты не волнуйся, Никитушка. Я не пропаду. У меня тоже свой дом есть. Я и вещи наши уже по разным чемоданам разложила, еще там, у Ксении Львовны, когда мы в свой побег собирались. Ты, выходит, в свой побег, и я – в свой. Сейчас на вокзал поеду, аккурат к вечернему поезду успею. Скажи, Никит… А если Ксения Львовна сегодня сюда заявится, ты не струсишь?
