– Как это – нельзя? Ты что говоришь, Никит? Неужели ты хочешь сказать, что ты ей уступишь?
– А что, у меня есть другой выход? – поднял он на нее совершенно больные глаза. – Ты что, видишь его, этот выход?
– Ну давай уйдем от нее! Снимем квартиру, будем жить самостоятельно!
– Нет, Марусь. Мы уже говорили с тобой на эту тему. Она моя мать, понимаешь? А я – ее сын. Я не смогу взять и перешагнуть через нее. Как я буду жить, зная, что она тут одна мучается?
– Ну, знаешь! – вдруг задохнулась возмущением Маруся и даже подскочила с дивана и фыркнула, как взнузданная кобылица, широко раздув ноздри. – Ну, знаешь! Ты просто боишься жить самостоятельно, боишься материальных трудностей, так и скажи! Сколько молодых пар живут сами по себе, снимают жилье, и ничего, с голоду не помирают!
– Да не в этом дело, Марусь. Никаких таких трудностей я не боюсь. Да и жилье у меня есть, кстати. Не в этом дело!
– Как это – жилье есть? Где? Откуда? – удивленно уставилась на него Маруся.
– Мне бабушка, папина мама, квартиру свою оставила. Еще при жизни на меня дарственную оформила. Но я не могу там жить, потому что… В общем, это неважно, почему.
– Это та квартира, что в доме на улице Чехова? Напротив кинотеатра «Современник»? – осторожно переспросила Маруся.
– Ну да. Улица Чехова, дом двадцать семь, квартира семьдесят семь. А откуда ты знаешь?
– Да так, случайно. А она сейчас пустая стоит?
– Нет. Не пустая. Ее две студентки снимают, мать сама их нашла. Дерет с них за аренду по полной программе. Но сейчас, по-моему, она ее продавать собралась.
– Как это – продавать? Ты что? Твою квартиру – и продавать? Документы же на тебя оформлены!
– Все, хватит, Марусь. Не надо! Ну что ты меня мучаешь? Говорю же – все это бесполезно. Как замкнутый круг какой-то…
– Нет! Нет уж! Ничего не бесполезно! Да ты пойми, Никита, что ты своими уступками сам свою шею под поводок подставляешь! Надо же хоть раз попробовать показать зубы, ты что?
– Кому показать зубы? Родной матери? – поднял он на нее вымученные болью глаза.
Протест вдруг вспыхнул в Марусе так неожиданно и сильно, как вспыхивает костер, получивший щедрую порцию горючей жидкости. Даже в груди все начало распирать от этого просящегося наружу протеста, и она забегала заполошно по комнате, пыхтя и упираясь кулаками в круглые бедра.
– Да! Именно так! Именно родной матери! А что делать, если у тебя другого выхода нет? – остановилась она напротив мужа, размахивая руками. – И что с того, что она – твоя мать? Тебе теперь самому не жить, что ли? Принести себя в жертву этому… как ты говоришь… состоянию психики?
– Ну чего ты развоевалась, дурочка. Сядь, успокойся, – горестно усмехнулся Никита, потянув ее за руку. – Ты еще и не столкнулась с этим состоянием вплотную, а уже развоевалась. Да она тебя одним пальцем прижмет, и мокрого места от тебя не останется. Иди сюда, глупенькая…
Он снова с силой потянул ее к себе, но Маруся, вырвавшись решительно, отскочила разъяренной кошкой в сторону, проговорила звонко:
– А это мы еще посмотрим, кто кого пальцем прижмет! Мне ведь бояться, учти, нечего, у меня родственных комплексов не имеется! Выходит, и терять мне нечего!
– Ну-ну… – удивленно усмехнувшись, взглянул на нее коротко Никита. – Ишь, какой волчище в сером зайчике проснулся. Посмотрим, на сколько хватит твоего приступа смелости! Может, ты и матери моей все это в лицо скажешь?
– А что? И скажу! Прямо сейчас и скажу!
Она пулей вылетела из комнаты, пробежала через гостиную, решительно распахнула дверь в спальню Ксении Львовны. Та подняла голову от подушки, посмотрела на Марусю с нескрываемой досадой:
– О господи, как ты меня напугала… Чего тебе, Марусь? Говори быстрее, у меня голова раскалывается.
Голос ее и в самом деле звучал болезненно. Маруся выдохнула из груди воздух, заправила за ухо выбившуюся непослушную прядь, потом снова вдохнула, проговорила решительно:
– Ксения Львовна! Я хочу вам сказать, что я… То есть мы, конечно… В общем, мы решили жить отдельно от вас! Завтра я съезжу, посмотрю Никитину квартиру, и…
– Ты знаешь, Маруся, мне кажется, что ты очень сильно поправилась за последнее время… – будто не слыша, медленно и насмешливо проговорила Ксения Львовна, критически разглядывая ее с ног до головы.
– Что? – тут же опешила Маруся. – Не поняла, что вы сказали?
– Растолстела ты, говорю, сильно за эти три месяца! – садясь на постели, снова повторила свекровь и будто бы даже плечами передернула, словно Марусин вид вызвал у нее легкое отвращение. – Вот подойди к зеркалу, посмотри на себя сама… Что это такое, скажи? Талии никакой нет, бока висят. Фу, Маруся! Что ж ты так, милая! Надо же как-то следить за собой все-таки.
– Так я… Нет, что вы… Я и всегда такая была… – растерянно залепетала Маруся.
– Подойди, говорю, к зеркалу! – снова насмешливо-ласково приказала свекровь. – Чего ты выстроилась в дверях, как пышная натурщица Рубенса? Ну же!
Совершенно сбитая с толку, Маруся автоматически сдвинулась с места, на деревянных ногах тяжело протопала к модерновому, в красивой витой раме зеркалу, вделанному в стену спальни. Зеркало ей выдало обычную, впрочем, картину – да, не модель, конечно, но и не изменилось в ней ничего так уж особенно. Какая была, такая и есть. Ну да, талия полновата, конечно. Но бока вовсе и не висят…
– А лицо! Маруся, ты совершенно не следишь за своим лицом! – не дала ей опомниться Ксения Львовна. – Ты, когда нервничаешь, становишься похожей на карикатурный персонаж глупой дочки из сказки «Морозко»! – хохотнула она коротко, устраивая поудобнее подушку за спиной. – Помнишь, как там злая мачеха свою глупую дочку свеклой по щекам охаживала, чтоб яркий румянец получить? Ты, говорит, дочка, у меня прынцесса… А потом подумала и добавила – нет, дочка, не прынцесса! Ты у меня королевна!
Хмыкнув, она откинула голову на подушки, проговорила тихо через едва сдерживаемый смех, глядя в потолок:
– Эх ты, Маруся…
Потом, махнув рукой, вздохнула еще раз нарочито-обреченно, снова уставилась ей в лицо. Только не было на нем больше и следа от прежней насмешливости. Наоборот, было в нем столько ядовитого холода, что Маруся поежилась невольно, отступая к двери.
– Запомни, пожалуйста, девочка, раз и навсегда, – жестко произнесла она, разделяя слова короткими паузами, как прутьями железной решетки, – ты попала в нормальный дом, в нормальную семью, а не в пьяный коммунальный барак. И потому простонародные свои привычки забудь. Всему есть предел, Маруся. Научись ценить свой счастливый билет, который я помогла тебе вытянуть. Считай, что я твой добрый ангел. Или, по крайней мере, будь хотя бы благодарна.
– Я не понимаю, Ксения Львовна. Я же и так… – снова залопотала Маруся, все отступая к двери.
