– Ксения Львовна, успокойтесь! – засуетилась вокруг нее Маруся. – Я сейчас, я водички… А еще бы валерьянки… Где у вас валерьянка, Ксения Львовна?
– Не надо ничего. Не надо… – отмахнулась от нее Ксения Львовна. – Я успокоюсь сейчас.
И впрямь – она успокоилась достаточно быстро, дважды глубоко вздохнув. Маруся только подивилась этому ее скорому переходу в нормальное состояние. Будто и не было никакой истерики. Распрямившись в кресле, уже через минуту она произнесла совершенно нормальным голосом:
– Нет, ну что это за упрямство такое в самом деле? Ты ведь все слышала, Маруся, да? Ну вот скажи мне, в чем я не права?
Она уставилась на Марусю холодно и выжидательно, словно примериваясь к ней издалека. Потом цепко схватила за руку, притянула поближе, указала пальцем на кресло напротив, в котором давеча сидел Никита:
– Сядь!
– Ой, а у меня там кофе… Убежал уже, наверное… – дернулась в сторону кухни Маруся. – Я сейчас, я быстро!
– Да бог с ним, с кофе! – досадливо крикнула ей в спину свекровь. – Не надо ничего, сядь, говорю!
Торопливо сдернув с огня турку и вернувшись в гостиную, Маруся послушно уселась напротив свекрови, сложила на коленях ускользающие полы пеньюара, взглянула на нее робко. И снова удивилась. Выражение лица Ксении Львовны было именно таким, к которому она уже успела привыкнуть – ласковым и немного снисходительным. Она даже улыбалась слегка – одними уголками губ. И голос был уже прежний – мягкий, легкий, немного вкрадчивый. Именно тот самый голос, которому в ответ хочется поддакивать, ни о чем не думая.
– Испугали мы тебя своими криками, да? Не бойся, моя девочка. В каждой семье всякое бывает. Видишь, какой тебе муж достался упрямый. Ведь знает, что надо уступить, а на своем стоит до последнего! Ну к чему это странное упрямство, скажи? Если другого выхода все равно у нас нет.
– А может, не надо его заставлять, Ксения Львовна? – робко промямлила Маруся, опуская глаза и сильно натягивая на коленях полы халата. – Ну, раз не хочет…
– Что значит, не хочет, милая? – чуть придав голосу удивленного холода, переспросила Ксения Львовна. – Мало ли, что он хочет, чего не хочет… Так надо, и все! Детские игры в протест кончились! Наступила большая серьезная жизнь! Ведь не думал же он, что всегда будет прятаться за должностью рядового врачишки в районной поликлинике…
– А почему рядового врачишки? Он же хороший врач, узкий специалист, маммолог…
– Неважно, что ты думала, Маруся. Он в свое время, конечно, проявил большое упрямство, настоял на своем. Сначала сам определился в специализацию, потом сам интернатуру себе нашел. Но все это были наши небольшие уступки, не более того! Это Виктор меня тогда уговорил ему уступить. Кто ж знал, что эти игры в самостоятельность так ему понравятся? Я думала, это так, возрастное. Детский глупый протест против родительского якобы деспотизма, затянувшийся пубертатный период… Ну вот скажи, в чем, в чем тут родительский деспотизм?
– Я не знаю, Ксения Львовна. Вот когда я после школы поступать хотела, мама мне вообще никаких советов не давала. Тебе, говорит, жить, ты сама и выбирай специальность по душе…
Ксения Львовна вдруг уставилась на нее так, будто упоминание о Марусиной маме оскорбило ее до глубины души. Вроде того – ну и сравнила, дурочка. Потом будто спохватилась, усмехнулась снисходительно и едва заметно, одними глазами. Произнесла ласково:
– Ну да, ну да, конечно, Марусенька. Ты права. Кто ж спорит? Специальность надо действительно по душе выбирать. Но в нашем случае, согласись, разве не честнее Никите признать, что мать права? Нельзя же оставлять клинику на чужих людей в самом деле…
– Но раз он не хочет! – снова тихо проговорила Маруся, робко подняв на свекровь глаза. – Зачем заставлять.
– А его никто и не заставляет. Это его прямая обязанность, понимаешь? И вообще хватит ему уступать. Лимит на уступки закончился. Один раз это «не хочу» уже было, и хватит. Он тогда меня припугнул уходом из дома, и даже вещи уже собрал. Каюсь, дала слабину. Не надо было. Никуда б он не делся. Все равно бы пришел.
– А если бы не пришел?
– А ты не говори так, девочка! – строго и одновременно вкрадчиво проговорила Ксения Львовна, дотронувшись ладонью до ее руки. – Никогда так не говори! И даже мысли в голове такой не держи! Я без своего сына просто жить не смогу, это исключено!
– Но он же бы все равно от вас никуда не делся! Ведь многие дети уходят от родителей, живут самостоятельно, и ничего!
– Вот многие пусть и живут! А я тебе еще раз говорю – даже мысли такой не держи! Потому что мы – одна семья! И запомни – вы всегда будете жить со мной, что бы ни случилось. Ты слышишь меня? Всегда! Семья Горских – это единый и монолитный организм, любящий и счастливый. Мы как сросшиеся корнями и стволами деревья, и если их начать отрывать друг от друга, то погибнут все… Но деревья эти надо еще и поливать, и кормить, и удобрять, чтоб они в целостности своей не зачахли! Теперь эту функцию должен взять на себя Никита. И он ее возьмет на себя обязательно! А ты ему поможешь!
– Я? – ахнула Маруся. – Как?
– Поговори с ним, убеди его! Ты ж ему жена, не кто-нибудь! Поговори, приласкай по-женски, исхитрись как-нибудь. Как там говорится, про ночную кукушку? Я забыла…
– Ночная кукушка всегда дневную перекукует… – автоматически воспроизвела Маруся народную мудрость.
– Вот-вот! Я это и имела в виду! Ну подумай сама, ведь я в самом деле права. Я вас обоих так люблю! Ты даже не представляешь, как я вас люблю…
Она всхлипнула очень жалобно и ткнулась лицом Марусе в колени, и заплакала, и затрясла жалко плечиками. Маруся сидела как истукан, удивленно разглядывая затылок свекрови и не зная, как себя следует повести. По голове ее погладить, что ли? Иль сказать надо чего? Попробуй сообрази, когда с ней такие разнообразные и слезливые метаморфозы ежеминутно приключаются…
– Хорошо, Ксения Львовна… – выдавила она из себя наконец. – Я поговорю с ним. Вот он придет домой, и поговорю.
– Умница, Марусенька! Я знала, что ты меня поймешь, – подняла голову Ксения Львовна. Протянув руку, она ласково ущипнула Марусю за щечку, тут же проговорив капризно: – Помнится, ты грозилась меня завтраком накормить. И кофе сделать…
– Да! Это я сейчас! Я сварю! – быстро встала Маруся с кресла. – Ой, а может, мне сейчас тесто поставить? Я к вечеру пироги испеку для Виктора Николаевича. С луком, с яйцами… Он любит, я помню! Мы же поедем к нему вечером? Я и сметану домашнюю привезла, он тоже любит!
– Вечером? В больницу? – вскинула на нее вмиг ставшие отрешенными глаза Ксения Львовна. – А, ну да, в больницу. Хотя… Я думаю, не стоит Виктору надоедать.
– Как это? – снова тихо осела в кресло Маруся. – Как это – не стоит надоедать?
– Ну, понимаешь, мне кажется, что ему будет комфортнее одному побыть, никого не видеть какое-то время. У него палата отдельная, со всеми удобствами, и кормят там замечательно.
