Леонид почему-то вспомнил теперь про Семена Павловича. Тот наверняка сказал бы какую-нибудь поговорку, навроде «И рад бы в Рай, да грехи не пускают».
– Свет, который убивает всех подряд, – высказался Претемный коннетабль. – Браво! Достойный апофеоз выставки!
– Оставь свою иронию, Вуивр, – спокойно потребовал Дункель. А затем снова обратился к Градлону: – Есть ли разум у этой… твари? Или, черт побери, субстанции! Можно ли с нею договориться?
– Вряд ли, – ответил Градлон.
– Но что он вообще хочет?
– А чего хочет свет? Не наш, Иной, сумеречный. Обычный, физический свет? Скажем, от солнца?
– Зачем эта метафизика? – зло бросил Морис. Похоже, слово было одним из его любимых. – Свет ничего не может хотеть. Это явление неживой природы.
– Хотеть он не может, здесь вы правы, – Градлон оставался невозмутимым, и только голубая жилка по-прежнему пульсировала на его виске, – но к чему он стремится?
– И к чему же, по-вашему? – ядовито осведомился Великий Инквизитор Франции.
– Занять как можно больше пространства. Проникнуть как можно дальше и глубже. Наше солнце однажды погаснет, но его лучи будут еще долго носиться в мировом эфире.
– Вот она, доктрина сил Света! – опять провозгласил Вуивр.
– Доктрина сил Света в ином, мой досточтимый противник, – возразил Градлон. – Но Свет не может светить лишь только для себя, такой факт виден невооруженным глазом.
– Что это говорит про Эмпириум? – Вопрос Дункеля снова напоминал взмах ланцета хирурга.
– Он будет стремиться туда, где нет Света. Тьма будет его словно притягивать. Жертвы как раз указывают на это. А всякая обращенная против него магия будет его только подпитывать.
– Но ведь у тебя есть план, Пресветлый? – В последнее слово Дункель вложил иронии, пожалуй, еще больше, чем Вуивр, которого он предостерегал от подобного.
– Пожалуй, что и есть… Разверните карту!
Леонид ожидал, что сейчас у стола появится очередная молчаливая фигура в сером балахоне и с тубусом под мышкой. Из тубуса появится большая старинная карта с разлохмаченными и даже где-то обгоревшими краями. Но такого рода фантазии не сбылись. Карта возникла над столом, развернулась и заиграла цветами, как иллюминация на Дворце электричества. Как будто огненный карандаш очертил контуры выставки.
«Нет, человеческая наука и печать еще не скоро достигнут такого», – подумал Александров. Не раньше, чем к Всемирной выставке примерно тысяча девятьсот двадцатого года.
Если Иные сумеют обуздать то, что выпустили сегодня.
– Вот места, где Эмпириум себя проявил. – На карте, повинуясь словам Градлона, засветились огоньки. – Как видим, все они где-то в границах выставки. Пока он еще хаотично мечется…
– То есть у него все же есть разум? – надавил тот, кого за немигающий взгляд прозвали Совиной Головой.
– Это уже не Бриан, Дункель. Если у него и есть какие-то мысли, нам их не понять. Как не понять нам тени ушедших. Возможно, Эмпириум желает одного – покоя. Или равновесия, как это ни странно… Только вокруг него постоянно возникают очаги Тьмы. Они сосредоточены именно здесь, в районе от Марсова поля до Эспланады Инвалидов. И его постоянно бросает от одного к другому. Может быть, со временем он сумел бы как-то обуздать себя. Но мы воспользуемся тем, что пока этого не случилось.
– Как ты собираешься это сделать? – вкрадчиво, но с ноткой нетерпения поинтересовался Дункель, захвативший главную роль в совещании.
– Сжечь Сумрак. Или временно выпить его до дна. Нет Сумрака – нет Света. Нет Света – нет Эмпириума.
* * *
Главные ворота, парадный вход на выставку с площади Согласия, были построены в модном стиле ар нуво.
Это чудо современной архитектуры официально называлось Порт Монументаль и целиком оправдывало свое название. Триумфальная арка, взметнувшаяся к небу на семнадцать саженей, представляла собой нечто вроде громадной сквозной беседки, открывающейся на три фасада широкими сводчатыми порталами. Спереди, со стороны площади Согласия, к арке были пристроены два полукружия-изгороди с высокими тонкими колоннами-«минаретами». Посетитель, входя снаружи, должен был очутиться под просторным ажурным куполом. Позади двух боковых арок открывалось целых пятьдесят восемь дверей на выставку, украшенных флагами. Они вполне могли пропустить все вместе до тысячи человек в минуту и около пятидесяти тысяч в час – и так, чтобы на входе еще успели проверить билеты.
Но сейчас ворота не пропускали никого. Нет, они вовсе не были закрыты.
Если стоять снаружи, можно было даже увидеть немало людей, прогуливающихся вдалеке за воротами: идущих по набережной Сены, переходящих по мосту Александра III, движущихся от Малого дворца к Большому и обратно.
Однако на самых подступах к воротам не было ни души. Как будто люди тщательно обходили это место. Случайный Иной не преминул бы отметить, что здесь наверняка потрудились его собратья.
Но случайных Иных близ ворот тоже не было, только неслучайные. Леониду снова выпала честь попасть в этот маленький круг избранных, и отнюдь не благодаря своим достоинствам, а всего лишь благодаря своей камере.
Почему-то сейчас, стоя за аппаратом и будучи готовым крутить рукоятку, он вспоминал ту страшную военную машину, которую сегодня в действии увидел в Трокадеро. Пулемет инженера Максима. Странным путем идет мысль у изобретателей. Кто-то думает, как запечатлеть движущиеся образы. Кто-то думает, как усовершенствовать орудие убийства – да, из самых лучших побуждений, на благо стране или даже всего мира, как мечталось господину Нобелю, открывшему динамит. Кто-то думает, как использовать это человеческое изобретение против магов, соединяя воедино древние легенды и передовые достижения технической мысли.
Это последнее сейчас и должно было явиться перед объективом.
Рядом с Леонидом перед воротами на выставку стояли Пресветлый и Претемный коннетабли Парижа, а кроме них – Великий Инквизитор Франции Морис де Робино, Дункель и еще несколько фигур в серых балахонах.
Вся их группа находилась недалеко от моста. С одной стороны, довольно близко от входной арки, с другой – на достаточно почтительном расстоянии. Морис вооружился биноклем. Градлон держал в руках небольшую подзорную трубу. Могло показаться, что они пристально рассматривают необыкновенное богатство и разнообразие украшений Порт Монументаль. Молодой архитектор Бинэ, создатель сего творения, едва ли не каждый квадратный дюйм покрыл каким-то зоологическим орнаментом: панцирями ящеров, чешуей рыб, оперением птиц. Но Леонид знал, на что в действительности направлены окуляры.
Под центральной аркой была установлена многострадальная друза Сен-Жермена.
Претемный коннетабль демонстративно приподнял котелок, вытер платком пот со лба, затем вытащил из жилетного кармана золотые часы Брегета. Откинулась крышка, прозвенела сладкозвучная мелодия.
