У старых людей большое прошлое и маленькое будущее. Из этого будущего надо вычеркнуть все черное, серое, коричневое. Надо носить ониксовое, небесно-голубое, солнечно-желтое — все цвета радуги. Недаром природа предлагает нам радугу после грибного дождя.
Марья Владимировна умерла. Дачу она завещала своей единственной внучке Маше. Маша стала появляться в поселке — высокая, стройная, точеная. Не копия Андрея, но видно, что его дочь.
Маше эта дача была не нужна. Она слишком маленькая, тесная. У ее мамы (актрисы Градовой) была своя дача — большая, просторная, хоть в футбол играй.
Я мечтала купить мироновский дом. Для себя. Свою дачу оставить дочери с ее семьей. А жить отдельно, автономно. Я не люблю совместного проживания, даже с детьми.
Я спросила у Маши: не хочет ли она продать дом Марьи Владимировны? Маша задумалась. Она стояла, грызла ноготь и размышляла. Взвешивала все «за» и «против».
Дача за поселком ценилась ниже. Дом — маленький, земля муниципальная, относится к лесничеству. Подъезд к дому — неудобный. Мироновский дом в разы дешевле, чем писательские дачи. Для меня это были плюсы, а для Маши — минусы. Я видела, что она колеблется, и не стала нажимать. Пусть дойдет сама. Тогда нам будет легче договориться.
Оставлять дачу бесхозной не хотелось. Могли залезть и обокрасть. А залезать было кому: бомжи, солдаты, просто джентльмены удачи. Забирались, жили, и спали, и распивали бутыли. Если бы Марья Владимировна могла это видеть, перевернулась бы в гробу.
Было решено: сдать дачу, а там будет видно.
В нашем поселке мелькала сладкая парочка: бабушка и внучек. Баба Валя и внук Максим.
Баба Валя снимала часть дачи у моих соседей, но ей хотелось снять отдельное помещение. Без хозяев.
Я свела их с Машей. Маша и баба Валя быстро договорились о цене. Меня поразила смехотворная сумма, на которую Маша беспечно согласилась. Я поняла, что баба Валя — ушлая, а Маша — непрактичная.
Баба Валя переехала в мироновскую дачу и затеяла ремонт за свой счет, обновила мебель, сменила сантехнику. Стало ясно, что она собирается обосноваться надолго.
Я обеспокоенно спрашивала:
— Ты собираешься купить?
— Как я могу купить, если Маша не продает? Зачем ей продавать? Дача стоит, есть не просит. Недвижимость — она и есть недвижимость. Стоит и не движется. И никуда не денется.
Я успокаивалась. Дом — не машина, его не угонят…
Бабушка и внучек были не бесхозные. Я время от времени видела родителей Максима — молодую пару, внезапно разбогатевшую во время перестройки. Тогда было много таких счастливчиков. Существует французское слово «нувориш» — это значит новый богач. Сын бабы Вали по имени Виталий относился к этому новому классу.
Нувориши мягко презирали творческую интеллигенцию, но в лицо не плевали. И за это спасибо. Деньги стали мерилом счастья. Много денег — много счастья. Однако есть вещи, которые за деньги не купишь: дети, любовь, здоровье — короче, главное.
Баба Валя стала моей соседкой. Она пообещала Маше ничего не трогать, не ломать и не менять. Сохранять дом в первозданном виде.
Тане Егоровой пришла пора съезжать с дачи. Это совпадало с ее планами. Она не хотела оставаться без Марьи Владимировны в пустом доме на выселках.
Таня взяла себе на память маленький медный чайник, который она когда-то подарила Андрею. Это была память о золотых временах, о любви, которая оказалась единственной на всю жизнь. А сейчас этот чайничек стоял на полочке, никому не нужный, и чужие равнодушные глаза обходили его стороной. Больше Таня не взяла ничего, хотя вокруг стоял императорский фарфор. Марья Владимировна знала, что собирать.
Я пошла проводить Таню до автобуса. Был ясный день. Мы шли в сторону камвольной фабрики, потом через мостик.
Кончился большой период в Таниной жизни. Начинался другой, неизвестно какой. Таня шла в незнаемое.
Забегая вперед, надо сказать: ее новая полоса оказалась плодородной. Книга принесла ей деньги, успех, а в довершение появился воздыхатель с серьезными намерениями. Не такой статусный, как Андрей, но лучше, чем ничего. Только что была пустыня: бедность, одиночество, унижение. И вдруг — все сразу в полном объеме. Такое впечатление, что ей помогли сверху. Но кто? Андрей? Марья Владимировна? Скорее всего, она, потому что Андрей забыл Таню еще при его жизни.
Баба Валя была молодая для бабушки: пятьдесят два года. Внешность у нее была не современная, но привлекательная: этакая Одарка из гоголевского хутора близ Диканьки. Головка будто лакированная, все волосы назад, собраны в пучок. И черные южные глаза, стреляющие огнями. Веселая, смешливая, с холмистым задом, который ей шел. Она призывала меня перекраситься в блондинку. При этом говорила:
— Мы будем преступно хорошеть.
Я краситься не стала. В светлых волосах я похожа на Деда Мороза.
Мы много времени проводили вместе. Нельзя сказать, что мы дружили. Скорее дружили наши внуки, но мне было легко и бездумно в ее обществе.
Баба Валя наняла рабочих, и они поставили новый дорогой забор.
— Ты собираешься купить дачу? — снова заподозрила я.
— Да не будет она продавать! Маша хочет сохранить дачу как музей своего отца. И правильно. Не у каждого такой отец.
Андрей умер в сорок шесть лет. Он не дожил до своей старости и остался в людской памяти молодым и красивым. Как Гагарин. Как Кеннеди. Как Че Гевара. Эта ранняя смерть создает ореол мученика и вызывает дополнительную любовь и поклонение.
Я понимала Машу и не приставала с вопросами, поскольку это было неделикатно.
Прошел год.
В одно прекрасное утро в мою калитку позвонили. Я открыла и увидела бабу Валю. Она держала в руках кулек с халвой. Под мышкой у нее была какая-то папка.
— Привет! — поздоровалась я. — Что-нибудь случилось?
— Ага. Я купила мироновскую дачу и оформила в собственность. Пойдем, выпьем чаю. Отметим.
Значит, халва предназначалась к чаю. Это был подарок мне за удачную сделку, поскольку я стояла у истоков: познакомила бабу Валю с Машей. Баба Валя постоянно повторяла, что Маша дом не продает, и усыпила мою бдительность, запустив «дезу». Так на шпионском языке называется дезинформация. В результате конкурент был устранен, дом от меня ушел. Ушла моя мечта.
Причина — моя доверчивость. А Валентина — баба тертая. В молодости она работала администратором в гостинице. Хорошо разбиралась в людях, и во мне разобралась. Она стояла передо мной с кульком копеечной халвы. Хоть бы шоколад купила. Мне захотелось сказать: «Пошла вон», но я сказала:
— Проходи.
Мы прошли в столовую. Я поставила чайник. Валентина сидела у меня два часа и за все это время я не сказала ни слова. Я не могла говорить. Я погрузилась в ступор. Меня накрыла депрессия. Как могло случиться, что я отдала свою мечту? Вернее, у меня ее увели из-под носа, меня обыграли.
