На следующий день один из них навестил меня и сообщил, что в окружной суд направлен запрос на выдачу постановления о выселении. Полицейские появились вновь, с предписанием на обыск на предмет обнаружения наркотиков, и всех выдворили из моего дома. Один человек перепрыгнул через изгородь палисадника и сломал ее.
Впервые за четыре месяца я была одна. Меня мучили ужасные кошмары. Зашла дама из социальной службы, сказала, что я могу подать заявление на выдачу компенсации и что ко мне могли бы прислать кого-нибудь помочь с уборкой, но процедура обработки заявления займет некоторое время. Она выразила сомнения относительно возможности возврата имущества. Меня же волновали только те вещи, которые были дороги как память.
На следующую ночь они вернулись. Я слышала, как они грохочут, не стараясь даже вести себя потише. Им было нечего бояться. Мне почти восемьдесят, и у меня нет телефона. Невозможно поверить, до какой степени могут обнаглеть люди. Слышишь о таком, но ведь никогда не подумаешь, что это может случиться с тобой.
В конце недели полицейские пришли вновь, и на этот раз были вооружены. „Это дилеры, у вас засели дилеры, — сказал один из полицейских, — и от них надо избавиться“. Звучало это так, будто у меня завелись мыши или тараканы. Но эти люди, и их женщины, и наркотики, — все вернулось опять. На этот раз Ли связал мне руки, отнес наверх, и сказал сидеть там, если я желаю себе добра. Каждую ночь я слышала, как они грохотали в доме, разыскивая вещи, которые можно было бы продать, до тех пор, пока не осталось ничего. Они очистили мой гардероб и забрали мои драгоценности, мое свадебное ожерелье, серьги, которые Сэм подарил мне на серебряную годовщину нашей свадьбы. Они опустошили мою сумочку, забрали даже мои старые платья.
Я не могла выйти и не отваживалась подходить к двери, потому что не знала, кто там мог оказаться. Однажды днем в конце мая я услышала стук в дверь — звонок больше не работал, потому что они вытащили батарейки — и на цыпочках прокралась в коридор посмотреть сквозь перила. Я узнала силуэт за стеклом, потому что дама из дома напротив довольно крупная. Я не знала, как поступить. Рискнуть спуститься? В конце концов я решила, что должна быть смелой, и прокралась вниз так тихо, как только могла. Дверь в гостиную была закрыта, и в доме было тихо, потому что у всех у них была привычка спасть в неурочное время, так что я аккуратно открыла входную дверь.
— Боже милостивый, — сказала соседка, — что с вами стряслось? Когда вы ели последний раз? Вы ужасно выглядите. — У нее был такой громкий голос, и я испугалась, что она их разбудит, поэтому я сказала ей, что у меня грипп, что я загляну к ней, когда мне будет получше, и быстро закрыла дверь.
Я поднялась наверх и легла. Не было особого смысла вставать, тем более в остальные части собственного дома вход мне был заказан. На следующий день я получила письмо из банка с предупреждением, что у меня превышен кредит, в особенности если учитывать мою просьбу о закрытии счета. Со мной никогда в жизни не случалось ничего подобного. Пенсия выплачивалась мне со счета напрямую, и мне всегда хватало денег прожить месяц — наверное, потому что я тратила на себя не так немного; да и не тратишь много-то, когда питаться надо только одному. Я была в шоке, и когда я стала искать коробку, в которой хранила свою чековую книжку, я не смогла ее нигде найти, поэтому мне пришлось пойти к Эми. Она пребывала в своем обычном сонном состоянии, только на этот раз выглядела еще хуже. Ее лицо было желчно-желтым, а глаза запали так глубоко, что при свете свечи я не могла понять, смотрит ли она на меня.
Она сказала, что Джон снял мои сбережения, и заплатил каким-то людям свой долг; если бы он этого не сделал, они бы убили его, так что теперь нет ничего, и есть ли у меня что-нибудь на продажу? Я разозлилась и сказала: „Как вы можете так жить, да что с вами такое, люди? Когда мне было столько лет, сколько вам, никто не вел такой чудовищный образ жизни — обманывая, воруя и причиняя боль друг другу“, — и скоро уже она плакала и обнимала меня, словно ребенок, который хочет, чтобы его утешили.
Потом вернулся Джон с какими-то людьми в куртках с капюшонами, и было видно, что они выпили, так что я быстро убежала наверх, но слышала, что они говорили Эми. „Ты не думаешь, что у нее еще где-нибудь спрятаны деньги?“ — спросил Джон. Они нам правда нужны. Ты можешь их из нее вытянуть, ты ей нравишься». А Эми сказала: «Нет, оставьте ее в покое, она такая старая, она же не переживет, если вы причините ей боль», — а затем некоторое время было тихо. «Мы могли бы связать ее и оставить без еды, до тех пор, пока она не скажет, это вроде и не настоящая пытка, да?» — сказал другой. Затем я услышала, как они поднимаются но лестнице.
Я задержала дыхание. Шаги смолкли. Что-то смутило их, и они начали спорить. Через несколько минут они спустились обратно вниз и снова закрыли дверь залы. Тут я поняла, что больше на верхнем этаже оставаться мне нельзя. Надо перебираться.
Я быстро решила, что мне остался только чулан на самом верху. Я им годами уже не пользовалась, так как он расположен в углу и до него трудно добраться. Он уходил под чердак, но, если затащить туда одеяла, я смогу сделать себе спальню. Можно будет выходить по ночам, и брать на кухне еду; наверное, использовать микроволновую печь, потому что она работает тихо, и они ее еще не продали. Я действовала быстро и тихо взяла только то, что мне могло понадобиться, и сделала себе новый маленький дом. Я представила себе, что снова идет война и если кто-нибудь обнаружит меня, мне будет плохо.
Я поступила умно. Прокралась по ступенькам вниз и открыла входную дверь, так что они подумают, что я выбралась наружу, сбежала насовсем. Конечно, на самом деле я не могла бы так поступить, потому что у меня нет денег и чистой одежды и я не могла бы навязать себя незнакомым людям. В моем возрасте такое и в голову не придет. Затем я вернулась в чулан. Нашла банку сгущенного молока и абрикос; не первой свежести, но и это лучше, чем ничего. И осталась там.
Какое-то время я думала о побеге, но я слишком ослабла, чтобы добраться дальше туалета или кухни, и конечно, не смогла бы осилить парадную лестницу, — она чересчур длинная, да и ступеньки очень высокие.
Они быстро обшарили дом, рыча и рыща друг за другом, как собаки, но никто не подумал заглянуть в чулан, потому что зачем — он такой неприметный, а они вряд ли замечали такие детали. Ночью они крушили вещи и орали друг на друга, орали жутко, и один раз даже раздались выстрелы, но никто из соседей не пришел, чтобы выразить недовольство.
Никто здесь не выражает недовольство. Я думаю, все слишком напуганы. На следующий день я добралась до самой кухни (нашла немного тунца в выброшенной банке) и обратила внимание, что соседний дом, тот, который принадлежал паре с телевидения, теперь пуст. Они отступили.
Я все еще живу тут, в моем старом доме. Я здесь уже давно. Самое худшее происходит тогда, когда появляется полиция и вышвыривает их всех вон; потому что я не знаю, когда они вернутся, а до тех пор у меня не будет еды. Но они всегда возвращаются, курят свои маленькие трубки и оставляют на полу недоеденные куски пиццы, которую я могу подобрать и разогреть, пока они спят.
