– Вот все, что ты сейчас сказала, лишь характеризует и подчеркивает твою душевную и духовную чистоту, – уперто стоял на своем Николай.
– О господи! – Вздохнув тяжко, Мира поднялась повыше, оперлась спиной об изголовье, села на кровати, посмотрела с большой иронией на Колю и начала повествовать: – Когда мне было тринадцать лет, я курила, пила крепкий алкоголь, баловалась травкой, материлась, слушала тяжелый рок, принимала участие в драках и избиениях, вполне реально могла и убить, входила в детскую криминальную группировку и была совершенно безбашенной девицей.
Она не рассказала ему про смерть той наркоманки и нападение бомжей, про потерю голоса и как восстанавливалась после того чудовищного разрушения. Лишь дала ему немного информации про свой детский разрушительный нигилизм в самом его реактивном проявлении.
– Это только подтверждает мои слова, – выслушав ее, твердо произнес Ростошин. – Ты смогла преодолеть тяжелый этап своей жизни и вышла из него такой же чистой.
– Коля, Коля, – тяжко вздохнула Мира, наклонилась поближе, положила ладошку ему на щеку и заглянула в глаза. – Ты находишься в каких-то иллюзиях и фантазиях и зачем-то выдумал себе меня такой чистенькой, беззащитной няшечкой, какой я никогда не была. – Она всмотрелась ему в глаза и довольно холодно объяснила: – Я злая, кусачая и язвительная комариха, а не миленькая кукла в кудряшках. Ты что-то перепутал, Коля.
– Мне нравятся мои иллюзии и фантазии, – не отведя глаз от ее цепкого взгляда, шепотом ответил он, улыбнувшись.
– Тогда не плачь, когда придется с ними расстаться, – предупредила она его со всей серьезностью.
– Я тебя люблю, – ответил он ей.
Такая теперь у Миры выстраивалась жизнь.
Как ни поразительно, но Барташов не запретил встречи сына с Мирой.
Она не могла быть ни благодарна за это, ни удивляться, ни пытаться понять, чем он руководствовался, разрешая их с малышом общение – Мира теперь все принимала таким, как выпадало и складывалось, и жила в предлагаемых обстоятельствах. И все. Ничего более.
Ни на что другое ее душевных сил не хватало. А о Барташове она старалась совсем не думать.
Иногда у нее даже получалось.
То, что они могли встречаться и видеться с Петькой, Мира воспринимала как дарованное чудо, и каждый раз, когда она подхватывала малыша и прижимала к себе, необыкновенная, мощная волна уже знакомого чувства захлестывала ее.
Три раза его приводили на спектакли, дважды Ия Константиновна, один раз Лариса Максимовна, а потом они шли втроем куда-нибудь гулять в парк на аттракционы, в тот же детский центр, но уже не поддавались на Петькины провокации и участие принимали в его играх избирательно и понемногу. Обязательно заходили в какое-нибудь кафе перекусить.
Однажды Мира с Петькой и Костатиной ходили втроем в цирк, а после традиционно гуляли. Пару раз в свои выходные Мира, по договоренности с Ларисой Максимовной, забирала Петьку на день и проводила с ним время.
Но никогда ни Мира, ни обе женщины не упоминали в разговоре Барташова. Лишь Петька иногда в своей чистой детской непосредственности принимался что-то рассказывать о любимом папе. Мира не останавливала, но и втягивать себя в обсуждение и разговоры про героического отца не давала, переключая ребенка на иные темы.
Коля этой ее привязанности к чужому и весьма благополучному мальчику не понимал, но свои мысли, недоумения и комментарии держал при себе, не вмешиваясь в эти странные отношения.
Их быт с Ростошиным довольно быстро устоялся и вошел в определенные рамки и привычки. Коля понравился маме с дядь Мишей, и они с удовольствием общались с ним. И с Никитой, младшим братом Миры, Коля тоже сразу поладил и нашел точки взаимного интереса.
Как-то незаметно и исподволь накатил декабрь с его суетливой подготовкой к Новому году. Самая жаркая пора для артистов, особенно артистов детских театров – елки, концерты, корпоративы, новогодние спектакли – кутерьма, прорва работы и беготня.
Мире хотелось куда-нибудь уехать от этой суеты и авральных переработок, кормящих потом артистов полгода, и она подумывала рвануть в Италию, и лучше всего в одиночестве. Да толку от этих мечтаний, все равно никуда не уедет – обязательства, контракты, договоры. Только звукозаписей стало в два раза больше, не говоря о дополнительных выступлениях труппы и концертах.
А про первое января думать не хотелось – хоть беги! Как представишь!
Так повелось, что несколько лет подряд Миру, как человека непьющего и ответственного, ставили на утренний спектакль первого января – все остальные актеры, занятые в этом спектакле, были почти святыми мучениками.
Вы себе реально можете представить мужчин-актеров, играющих спектакль первого января в десять – десять! – часов утра по детской сказке «Зайка-зазнайка»? Зайка, блин, зазнайка!
Справляясь с действительностью и происходящим весьма условно, мужики-страдальцы, распределенные на этот спектакль руководством, самое большее, на что были способны, – это тупо держать своих кукол над ширмой.
Так вот встали, как вросли в землю, куклу наверх и стоим, как герои!!
Куклы никаких движений руками-ногами-головами не производят и за ширму не уходят, когда полагается по сценарию, лишь покачиваются в разных направлениях, в зависимости от устойчивости держащих их актеров.
А Мира, управляя своей куклой, играет спектакль за всех персонажей сразу, и одновременно изо всех сил старается не засмеяться в полный голос, наблюдая, как мужики стоя задремывают, болтая своими куклами из сторону в сторону, и резко вскидываются, когда она их пинает, не давая упасть, и ошарашенно выпучивают глаза, наблюдая за тем, как Мира носится между ними и читает текст на разные голоса.
Еще то удовольствие. Но картинка зашибись!
«Зайка-зазнайка», одним словом.
И Мире, разучившейся в последнее время веселиться и иронизировать, всего этого так не хотелось, до тошноты и спазма в горле!
Вообще ничего не хотелось.
Но дни шли, приближая главный праздник в году, работы все прибавлялось и прибавлялось с каждым днем, и деваться от нее было некуда, и убежать никакой возможности.
В середине декабря она как-то пришла домой часам к одиннадцати вечера, еле переставляя гудящие от усталости ноги, зашла в квартиру и плюхнулась на банкетку в прихожей.
– Устала? – посочувствовал Коля заботливым тоном.
Он сегодня освободился раньше и что-то готовил для Миры вкусное, возился в кухне и вышел встречать в веселеньком хозяйственном фартучке, одетом поверх домашней одежды.
Его так расстроило ее состояние, что он прижал ее голову к груди, погладил по волосам, присел перед ней на корточки и принялся снимать с нее сапоги.
Мира смотрела на его опущенную голову, на то, как он, стянув с одной ноги сапог, отставил его в сторону и взялся за второй, приговаривая что-то успокоительное и сочувствующее:
