– И я не доверяю тебе.
– Ясно. Только чему тут не доверять? Мне отсюда уже не выйти.
Она развела в стороны тонкие руки. У меня слезы навернулись на глаза.
– Я собиралась воевать с тобой гораздо дольше.
– Да уж, короткая получилась жизнь. Всего тридцать семь лет. Дерьмово, да?
– Сложно смириться, – вздохнула я, на мгновенье мне показалось, что смириться вообще невозможно. – О, Роуз!
Она фыркнула, давая понять, что сочувствия ей не нужно.
– Перестань! Не будем грустить – будем злиться до самой смерти. Это наша единственная надежда.
– Не знаю, смогу ли я. Без тебя я скачусь обратно в это болото. Тогда на суде отец выглядел таким потерянным, таким слабым, что я почти забыла страх из прошлого. Но ты помнила, и мне не давала забыть. А потом все эти три года я ненавидела тебя за твой эгоизм, за то, что ты никогда не считалась со мной, а только со своими желаниями. «Роуз – эгоистка» – у меня эта фраза в мозгу горела огнем, и все твои слова и поступки я считала эгоистичными, потому и ненавидела тебя. Ведь эгоизм – самое страшное. Это ли не главный урок нашего детства?
Роуз рассмеялась. Нечасто услышишь такой искренний смех в унылых больничных стенах. Он порадовал меня и задел одновременно, поэтому я сказала:
– Я думала, что буду злиться на тебя до конца жизни, но теперь все прошло! А ведь я хотела тебя убить!
– И что? Я то и дело хочу кого-нибудь убить.
– Нет, ты не поняла. Я действительно планировала тебя убить – отравить сосисками, начиненными ядом.
До нее наконец-то дошло, что я не шучу. Она посмотрела на меня с изумлением.
– Могло сработать, да? – проговорила она.
– Ты что, не помнишь? Ливерные сосиски с квашеной капустой, которые я тебе принесла? – не унималась я, она покачала головой. – После обеда? В конце лета?
– Что-то припоминаю. Тогда столько всего навалилась, я могла забыть про них. А потом Джесс Кларк со своим вегетарианством…
Она глотнула воды через соломинку.
– Ты даже не удивлена?
– Думаю, если бы ты действительно хотела меня убить, просто пристрелила бы, и все. У Тая имелось ружье, у отца, у Пита. Но вообще зачем было себя утруждать: нам с тобой хватило и отравленной воды из скважины.
Я кивнула, обездвиженная своим признанием, вжавшаяся в зеленый больничный стул, покрытая липким потом. Роуз же напротив выглядела приободренной.
– Та банка наверное до сих пор стоит у тебя в подвале.
– Конечно. Дом заколочен.
Я вздохнула с облегчением. Первый раз с моего приезда мы обменялись искренними улыбками.
– Мне пора ехать, чтобы встретить девочек. Они хотят навестить тебя сегодня. Как я буду без тебя?
– Как обычно – будь осмотрительна, принимая решения.
Я встала.
– Пора. Я им обещала.
Роуз дотянулась и взяла меня за руку. Я почувствовала холод, ноготь ее большого пальца впился в мою ладонь. Он притянула меня к себе.
– За всю свою жизнь я ничего не добилась. Не стала хорошим учителем, потому что быстро ушла из профессии. Не стала хорошей женой Питу. Не вывела дочерей во взрослую жизнь. Не удержала Джесса Кларка. Не спасла ферму. Я прожила такую же бесцветную жизнь, как мама или бабушка Эдит. Мне даже не удалось призвать отца к ответу за все, что он с нами сделал. Люди считают, что я все разрушила, что это был рай на земле: три поколения на одной ферме, тысяча акров, отец – добрый хозяин и святой до подошв сапог, – презрительно бросила она, крепче схватила мою руку и приподнялась. – Единственное мое достижение – то, что я всегда смотрела правде в глаза, не боясь и не отворачиваясь. И не простила то, чего нельзя прощать, ибо прощает только тот, кто не может вынести правду – а я смогла!
Я высвободила свою ладонь.
Роуз закрыла глаза и махнула на дверь.
45
Я приехала на ферму за день до продажи, промозглым мартовским утром. У крыльца стоял еще один пикап. Это была Кэролайн. Марв Карсон решил проявить щедрость и позволил нам забрать любые личные вещи, какие пожелаем. «Вы точно этого заслуживаете», – сказал он мне по телефону.
Было около десяти. Из Сент-Пола я выехала в шесть, позавтракала по дороге. Когда я уезжала, Линда и Пэмми еще спали; конечно, они удивятся, не найдя меня утром, но накануне я их предупредила, а еще раз мне не хотелось с ними об этом говорить. Я знала, что Пэмми возьмет машину – старую машину Роуз – и поедет в школу. Линда, скорее всего, останется дома. Она прогуляла школу уже семнадцать раз с тех пор, как они переехали ко мне после Дня благодарения, – ругаться бесполезно.
Я планировала остановиться у своего дома, чтобы забрать кое-какую посуду для Пэм (теперь за готовку отвечала она) и перебрать старую одежду и книги, но, заметив машину Кэролайн на подъездной дорожке у отцовского дома, повернула туда. Я боялась встреть сестру и одновременно желала этого.
Одета Кэролайн была, как всегда, элегантно: в свободные шерстяные брюки и красивый свитер с искусным узором из снежинок вокруг ворота. Когда я вошла, она как раз осматривала кухню. При звуке открывающейся двери сестра вздрогнула и испуганно обернулась. На мне были джинсы, позаимствованные у Пэм, и ее же толстовка с эмблемой университета Миннесоты (ее новый парень мечтал поступить туда и хотел, чтобы его девушка была одета как тамошние студентки). После фермы я собиралась заехать в университет, узнать условия поступления на психологический факультет. В доме царил холод, отопление и электричество отключили еще 1 декабря. Мы могли взять все что угодно, а остальное пойдет на продажу с аукциона. Я знала, что покупатели найдутся на все, даже на старые ботинки, сапоги и рабочую одежду.
Кэролайн улыбнулась дежурной, осторожной улыбкой – и не сразу, а лишь внимательно меня осмотрев.
– Я не знала, когда ты приедешь, – сказала она.
– Я рано встаю.
– Да, утро – лучшая часть дня.
Вряд ли случайный наблюдатель заподозрил бы в нас сестер. У меня были темные волосы, к тому времени уже с проседью, у Кэролайн – почти рыжие. В нас вообще не осталось ничего общего. Мы не только одевались по-разному, разными у нас были сложение и манера держаться, кожа и волосы, социальное положение и привычка вести себя на людях. Она одевалась так, чтобы выглядеть хорошо, я – чтобы не выделяться.
Я знала, что выгляжу враждебно.
– В сарае есть керосиновый обогреватель. Я могу его включить.
– В прошлом году от такого угорела одна семья в Джонстоне.
– Приоткроем окно. Главное, чтобы была вентиляция.
– Посмотрим.
– Папа всегда включал его в мастерской.
Она едва заметно приподняла бровь и сказала:
