– Там шестьдесят два акра. Если выгнать оба комбайна, успеем убрать почти все, – прикинул он.
Я улыбнулась. Что бы ни происходило, начало жатвы всегда вызывало восторг. Он улыбнулся мне в ответ.
– Мы с Роуз тебе понадобимся?
– Посмотрим, какие цены будут на элеваторе. Утренний прогноз порадовал. За кукурузу сейчас дают два доллара сорок пять центов. Если в следующие три дня пойдут дожди, цена подскочит еще на пять центов. Там увидим.
Доев, он едва не выпрыгнул из-за стола: опасения, подгонявшие его, расправились как пружина, пробив природную осторожность.
Я вымыла посуду, подмела пол, протерла кухонный стол, швы в столешнице вычистила зубочисткой, отдраила плиту, прошлась зубочисткой по всем стыкам, протерла дверцу духовки стеклоочистителем. Я мыла, чистила, драила словно во сне, сквозь который прорывался грохот комбайнов с западного поля. Дорога к тому полю огибала свалку. Интересно, вспомнит ли Джесс, когда будет проезжать мимо. Я наклонилась и стала оттирать грязь с маленьких закругленных ножек под плитой. Через некоторое время мимо окон прогромыхал грузовик с зерновозкой.
Началась страда – ежегодно разыгрывающееся действо со своими кризисами и героическими подвигами. Человек против природы, человек против машин, человек против могучих безликих сил, управляющих рынком. Победы (когда удавалось убрать поле в аккурат до дождя) чередовались с поражениями (когда в течение дня цены на кукурузу падали на тридцать центов за бушель), ощущение собственной силы странным образом сочеталось с измождением. Естественно, мы вспоминали урожаи прошлых лет. Интересно, как мы будем вспоминать этот год, когда в один из вечеров Роуз упадет замертво за семейным ужином. Ненависть к сестре горела во мне ровным спокойным пламенем. Как бы отдельно и в то же время в центре всего – словно зерно, которое, напитавшись влагой, опустится на дно в тот момент, когда она выберет смертоносную банку.
Разворачивающееся действо захватило меня полностью, увлекло к глубинам, предшествующим любым «знаниям», как всегда увлекал меня вид отца на зеленом тракторе на зеленом же поле. Мне хотелось отдаться во власть драматического действа, чтобы спустя несколько недель оно само привело к примирению нашей семьи. Это было так соблазнительно. Так заманчиво.
Но примирения, разумеется, не состоялось. Я поняла, что оно невозможно, взглянув в суде – нет, не на отца – на Кэролайн и Фрэнка. Эти двое выбивались из общей массы и, естественно, притягивали любопытные взгляды. В зале присутствовал Кен Лассаль в плохо сидящем коричневом костюме из местного универмага и еще один похожий на него юрист, только в синем костюме, белой рубашке с коротким рукавом, зеленом галстуке и коричневых полуботинках. Даже Жан Картье выглядел помято по сравнению с Кэролайн и Фрэнком, облаченными в темно-серые костюмы из Миннеаполиса или Нью-Йорка, с винно-красными портфелями в руках и в туфлях за сотню долларов. Волосы у Кэролайн были собраны в гладкий пучок, обнажающий лоб и шею. Она сидела рядом с отцом с видом оскорбленной добродетели и неприкрытого самодовольства, гордая, что взяла на себя защиту несправедливо обиженного. На меня и Роуз даже не смотрела, хотя мы сидели неподалеку, а вот Таю улыбнулась, и он ей улыбнулся в ответ.
Роуз окинула сестру долгим, уверенным оценивающим взглядом. Казалось, Кэролайн его не заметила, но когда Роуз отвернулась, расправила плечи и выпрямилась. Я взглянула на Джесса. Да, Джесс выглядел лучше, чем Фрэнк.
Мы с Роуз всегда гордились тем, как хорошо воспитали младшую сестру, как хорошо заботились о нашей кукле. Наградой нам было знание, что она ведет жизнь, о которой мы могли только мечтать. А то, что она никогда не звонила поболтать и вообще не слишком к нам тянулась, мало нас тревожило, как мало тревожило и то, что она думает о нас и любит ли. Да и мы сами могли ли сказать, что любим ее? Не знаю.
Но сидеть вот так в суде напротив сестры было невыносимо. От ее лощеной внешности, от уверенности, с которой она держалась, от самонадеянных взглядов, которыми обменивалась с Фрэнком, веяло презрением и желанием отобрать у нас то, что ей было совсем не нужно.
Кэролайн держала руку отца у себя на коленях, как дамскую сумочку, а отец смотрел по сторонам пустым взглядом умалишенного, бессмысленно скользя по лицам и предметам, потом задерживался на чем-то и тупо утыкался в одну точку. Когда Кэролайн обращалась к нему или гладила по руке, он ласково улыбался, даже не оборачиваясь к ней. При виде этой улыбки меня пробирала дрожь, а в глазах темнело так же, как тогда в примерочной у Роберты. Возможно, в те забытые ночи, кроме злобы и желания подчинять, мне приходилось терпеть от него еще и такую ласку. Я подвинула стул, чтобы их не видеть.
Жан Картье сказал, что, раз дело слушается судьей, а не жюри присяжных, вряд ли оно затянется до вечера, к тому же случай ясный, особенно после удачно завершенного сбора урожая. Нам никто не помогал, мы закончили вовремя и даже с опережением, за нашу кукурузу давали хорошую цену. Теперь всем ясно, что Тай отличный фермер. Кроме того, он успел сделать взнос на погашение кредита за два дня до положенного срока. Возможно, поэтому Марв Карсон сидел на нашей стороне в самом конце зала. Он был единственным зрителем.
В десять часов Мартин Стэнли, судебный пристав, встал и объявил, что заседание началось, председатель суда – Лиль Оттарсон. Мистер Картье шепнул, что судья из Су-Сити, из фермерской семьи.
– Он в теме, – добавил адвокат.
Первым вызвали отца. Его походка осталась прежней, он шел по залу, большой и сильный, слегка ссутулившись, наклонив голову вперед, как огромный бык, озираясь на присутствующих с такой же бычьей подозрительностью. Кен Лассаль направил его к свидетельской трибуне. Он остановился напротив Моники Дэвис, секретаря, и стоял достаточно долго, чтобы поклясться говорить только правду и ничего, кроме правды. Кен задал первый вопрос: по доброй ли воле он, Лоуренс Кук, сформировал акционерное общество и передал ферму двум своим старшим дочерям, Вирджинии Кук Смит и Роуз Кук Льюис, и их мужьям, Тайлеру Смиту и Питеру Льюису. На что отец ответил:
– Клянусь богом, они с голоду подохнут! Земля таких сволочей кормить не станет. Кэролайн!
– Мистер Кук… – попытался урезонить его Кен.
– Кэролайн!
– Да, папа? – пропела Кэролайн.
– Свидетель, воздержитесь от обращения… – вмешался судья Оттарсон.
– Кэролайн, они сдохнут!
Судья наклонился вперед, стараясь поймать взгляд отца.
– Мистер Кук, пожалуйста, отвечайте на вопросы. Вам нельзя обращаться к миссис Кук. Вы понимаете?
Отец посмотрел на него пустым взглядом и ничего не ответил.
– Продолжайте, мистер Лассаль, – попросил судья.
– Ларри? – Кен подошел почти вплотную к свидетельской трибуне. – Ларри? Ты отписал ферму Джинни и Роуз?
– Я тюрьмы не боюсь! Они хотят упрятать меня за решетку – да плевать я хотел!
– Никого в тюрьму не посадят, Ларри, – успокоил его Кен. – Это совсем другой суд. Мы говорим о ферме. Твоей ферме, созданной твоим отцом и дедом. Мы хотим знать, как ты ей распорядился.
