Джесс был приветлив, внимателен и участлив. И попадался мне буквально на каждом шагу. Похоже, до этого на протяжении нескольких недель или даже бо́льшей части лета он старательно меня избегал. Теперь же был везде, болтал со мной, шутил, забегал на чашку кофе. Один раз даже прервал свою пробежку, чтобы помочь с прополкой. В общем, работал на будущее. Его открытая, веселая сердечность, почти нежность, раздражала меня больше всего.
Это была пытка, и я не знала, как ее прекратить. Перебирала разные пути, но ни на одном остановиться не могла. Говорила себе, что надо просто решить, чего я хочу, и идти к этому. Но любой возможный путь казался мне компромиссом. А ночью я просыпалась, потрясенная тем, сколько лжи и горечи вмещал день. Не может быть, что это я – в старой ночной рубашке, в старом, таком ненавистном теле.
По утрам пытка ненадолго прекращалась – спасала привычка поддерживать идеальный порядок и чистоту – но потом звонила Роуз или Джесс забегал со свежими пончиками. Их голоса, их тела, переполненные едва сдерживаемым сладострастным вожделением, мучили меня. Я понимала, что не смогу долго выносить их отравляющую близость, – надо было что-то делать.
Поглощенная своими переживаниями, я почти не замечала Тая, но видела, что ферма, как и раньше, заботила его больше всего. Из-за засухи по всему штату и округу падали урожаи, у нас же погода стояла отличная, кукуруза и бобы наливались изо дня в день. Однако было ясно, что без Пита и отца Таю придется туго. В крайнем случае мы с Роуз могли управлять комбайном. Я каждый год отгоняла на элеватор по несколько груженых зерновозов. Даже раньше в разгар жатвы нам приходилось помогать мужчинам, а теперь из мужчин остался только Тай. Конечно, был еще Джесс. Он управлял одним из тракторов, когда мы нанимали шестерых старшеклассников для точечной обработки гербицидами сорняков и самосеянной кукурузы на бобовом поле. Даже на сорокаградусной жаре он работал в комбинезоне, сапогах и защитной маске. К химикатам вообще не притрагивался, оставляя это Таю. После того случая Тай стал считать Джесса чистоплюем и даже не упоминал о нем, когда речь заходила о близящейся жатве, из чего я сделала вывод, что муж Джесса больше не позовет, несмотря на все его умения и таланты. Выяснять, связана ли подобная неприязнь с разницей подходов к сельскому хозяйству, я не стала, ведь сама считала идеи Джесса более разумными – и совсем не потому, что их высказывал он.
Тай искал помощников: спрашивал в городе, расклеивал объявления и подавал их в газету Пайка. Его арендатор согласился пять дней помогать нам при условии, что мы потом два дня будем помогать ему. На объявления никто не отвечал. Похоже, нас все сторонились. Тай расширил поиски: написал в газеты Зебулон-Центра, Гров-Сити, Колумбуса и даже Мейсон-Сити, пообещав разместить работников на ферме и заплатить хорошие деньги. Но ответов все равно не было – к 1979 году в округе, похоже, не осталось людей, которые умели работать на ферме, но своей земли не имели. Тай стал обзванивать фирмы, берущиеся за подрядные работы.
Когда он рассказывал обо всем этом мне, я старалась слушать внимательно и отвечать по делу, но сама только и думала о любовниках, представляя, как они лежат сейчас рядом, обнаженные, довольные своим уединением, счастливые, смеющиеся и самодостаточные. А они если и вспоминали обо мне, то наверняка только ради того, чтобы придумать какой-нибудь утешительный пустячок, который бы в очередной раз дал понять, кто есть кто и что к чему. Я была тем третьим, чье присутствие придавало их связи пикантную остроту.
С Роуз мы виделись каждый день. Мариновали огурцы и закатывали помидоры. Вместо нее я возила девочек в город. Я замечала ее мимолетные улыбочки, замечала, что про Джесса она упоминает редко и осторожно, что приобнимает меня то и дело и говорит комплименты. Мы разговаривали с ней о чем-то, но о чем – я не помню, будто ее губы лишь беззвучно двигались.
Тай решил продать оставшуюся сотню поросят, не откармливая. В последнюю минуту, когда все они уже были загружены, но грузовик еще стоял открытым, он сказал:
– Давай погрузим часть свиноматок. Цены высокие – выручим денег.
– Цены не выше обычного, – огрызнулась я, после погрузки сотни двадцатикилограммовых поросят мне больше всего хотелось в душ. – Еще повезет, если получишь за них три четверти реальной стоимости. Это племенной скот. Нельзя просто так, ни с того ни с сего, взять и продать их.
– Можно. Иначе я не решусь.
– Даже если стройку не закончим, будем разводить как раньше.
– Душа больше не лежит. – Он сплюнул в грязь. – Кредит надо чем-то платить. Он сам собой не погасится.
– У нас есть деньги от аренды. Я думала, мы с них будем выплачивать.
– От них ничего не останется. Хорошо, если покроют помощь в жатве. Чтобы продержаться до денег от продажи урожая, придется продать свиней. Вот о чем сейчас надо думать.
На ферме было полно ядов, однако в большинстве своем они действовали медленно. Каждый видел, как торговый представитель демонстративно глотает раствор инсектицида со словами: «Да он безопаснее, чем материнское молоко». Однажды, когда Верна Кларк была жива и кукурузных жуков еще травили хлорданом, Гарольд уронил инструкцию в бак с раствором и преспокойно вынул ее оттуда голой рукой. Старая отрава для крыс содержала мышьяк. В свинарниках использовались дезинфекционные средства. Еще были керосин, дизельное топливо, растворитель и средства от насекомых. Были аэрозоли-очистители и отработанное моторное масло. Атразин, трефлан, лассо и дуал. Я знала, что со всеми этими веществами надо работать в защитных перчатках и в маске. Знала, что нельзя садиться за стол, тщательно не помывшись после контакта с ними. Но я не знала, что из этого сможет убить Роуз.
Я решила объехать ближайшие фермерские магазины, чтобы узнать ассортимент и, возможно, даже купить что-то. В садоводческом центре в Мейсон-Сити консультант ходил за мной по пятам, потому что больше покупателей не было. Пришлось уехать ни с чем. В ветлечебнице знакомая секретарша принялась рассказывать про щенков, недавно родившихся у ее собаки, и настойчиво предлагать мне взять одного. Пришлось сбежать. На фермерском складе в Зебулон-Центре в открытом доступе лежали только семена, цемент и корма, все остальное было убрано в витрины. Спрашивать продавцов мне не хотелось, к тому же в зале толкались другие фермеры, обсуждали последние новости и посматривали на меня. От покупки яда пришлось отказаться.
Тогда я поехала в библиотеку в Пайке и взяла брошюру «Двадцать пять распространенных ядовитых растений», выпущенную службой просвещения населения Университета штата Огайо. Оказалось, поля изобиловали природными ядами. Дурман, древогубец, черный паслен, бледная поганка и астрагал – это то, что я знала, но были еще другие: ландыш, нарцисс, паслен каролинский, физалис, листья ревеня, наперстянка, плющ обыкновенный. Ягоды и корни полевого салата. Ягоды омелы. Самой ядовитой оказалась цикута, но почему-то упоминалась вскользь и не сопровождалась картинкой. Я поставила брошюру на место и взяла с полки определитель диких трав.
Цикута относилась к тому же семейству, что морковь и петрушка. «Ее корни, – прочитала я в книге, – часто путают с пастернаком, что приводит к смертельным исходам. Попадание в кормовую базу влечет за собой падеж скота». Я посмотрела на картинку. Нарисованное там растение казалось знакомым. Я еще раз внимательно перечитала описание, запомнив, что растет цикута в заболоченных районах. Поставила книгу на место и поехала домой. Теперь-то я понимала, что стояло за словом «предумышленное» – неторопливое смакование каждого шага, тщательная подготовка каждой детали, вдумчивое планирование смерти, выверенная маскировка злой воли под трагическую случайность. Наибольшее удовольствие мне доставляла абсолютная секретность мероприятия, будто всю свою жизнь я только и делала, что готовилась к нему.
