– Пока ничего не уходит. В том-то и дело.
Мы прошли уже пару сотен метров, я развернулась и пошла обратно. Нельзя оставлять Пэмми одну, да и окно Джесса Кларка так и притягивало меня к себе.
– Роуз, – сказала я, стараясь изобразить сочувствие, – Джесс неприкаянный, всю жизнь мотается. А после ссоры с Гарольдом он и здесь не задержится. И женщин у него наверняка было полно. Если он сам для себя твердо не решит…
– Он решил. И даже меня уговаривает…
Она замолчала.
– На что? – спросила я как бы между прочим.
– Мы сами никак не можем договориться. Где. Что. Как быть с девочками. Да и Пит только умер, все-таки мы не один год с ним прожили и вообще. Джинни, да на тебе лица нет!
– Пойдем, не останавливайся. Пит знал про Джесса?
– Да.
– Ты рассказала ему в тот день?
– Нет, неделей раньше.
– Что он сказал?
– Что убьет отца.
– Что?
– Я сказала ему, что собираюсь уйти к Джессу, а он заявил, что убьет отца и Гарольда Кларка тоже, если тот попробует ему помешать.
Я не могла поверить.
– И воду из бака у Гарольда тоже слил он.
– Кто тебе сказал?
– Он сам.
Этого я совсем не ожидала.
– О господи. Зачем?
– Хотел отомстить отцу. Он как-то видел его на тракторе Гарольда, когда тот с Лореном был в кафе. Сложил два и два и как всегда получил три. – Она рассмеялась.
– Поверить не могу!
– Черт, Джинни! Да он помешался на отце. Винил его во всех наших неудачах. Сам всегда говорил, что боится прикончить его в приступе гнева. Но я никогда не боялась – отец был слишком силен. Раньше. Теперь-то растерял былую силу. После того, как я призналась про Джесса, Пит напивался каждую ночь и ехал к дому Гарольда. Сидел там, пялился в окна и пил. Но я не вмешивалась. Раньше он дома напивался и на меня пялился.
– Отец все еще там?
Роуз пожала плечами.
– Я говорила Питу, что отца забрала к себе Кэролайн, но он не слушал. Утверждал, что видел его.
– Тебе это не кажется странным?
– Что?
– Что впервые за столько лет мы даже не знаем, где он.
Мы посмотрели друг на друга.
– Для меня это свобода, – выдохнула Роуз и через мгновенье добавила: – Думаю, умирая, Пит жалел только о том, что не поквитался с отцом.
– Даже не знаю, что сказать. Он срывался на тебя?
– Нет. Он смотрел сквозь меня и видел отца. Он ревновал, Джинни! С ума сходил от ревности, но отца боялся, пока тот не начал терять силу. – Она резко рассмеялась. – И все равно не смел открыто против него пойти – только угрожал. – Она фыркнула. – Черт, Джинни! Да они все такие!
– Мы же знаем, что это все из-за отца. Если бы он не… Если бы…
Она остановилась и посмотрела мне в глаза.
– Ну же, говори! Если бы он не трахал нас и не бил, мы бы были другими.
– Да.
– Но он трахал и бил нас. Бил даже больше, чем трахал. Бил изо дня в день. Но его уважают. Его ценят, к нему прислушиваются. Не знаю, многие ли здесь трахают своих дочерей, или падчериц, или племянниц, но никто не считает, что бить детей зазорно. Здесь только два варианта. Либо они не знают, что он из себя представляет, либо все прекрасно видят, но их не волнует, что он бил нас и трахал. Либо они тупые, либо не лучше, чем он. Вот что меня убивает. Что выродок, который бьет и трахает своих дочерей, спокойно живет, имеет власть и уважение и считает, что действительно всего этого заслуживает.
– Мама нас тоже шлепала.
– Но не плетью и не ремнем. Не по лицу. И не со всей силы. А он ни в чем себе не отказывал. И на нее срывался, когда она пыталась защитить нас.
Роуз обошла вокруг меня и, когда снова заговорила, в голосе ее не осталось никакого волнения, только сила и уверенность.
– Я начала думать, что уехать отсюда – единственный выход. Но Пит оказал мне услугу. Вернее, нам. Я сейчас не о Пэмми и Линде, ты понимаешь. – Она развернулась ко мне. – Я хочу отобрать у отца все. Все! Я заплатила сполна. Скажешь, грудь весит не больше фунта? Но это фунт мой плоти. Малолетняя шлюха стоит пятьдесят баксов за ночь? Нет, десять тысяч баксов. Я хотела, чтобы он раскаялся, чтобы признал свою вину и свою низость, а его таскают по городу и рассказывают на всех углах, какой он несчастный. Он просто слабоумный старик. И уже ничего не поймет и не признает. Все гладят его по головке и жалеют, а нас считают неблагодарными суками. И он верит. Вот и все – конец истории. Бесит! – выкрикнула она срывающимся голосом.
– Мне не по себе. Должно быть, я устала, – сказала я, хотя понимала, что усталость здесь ни при чем. – Можно последний вопрос? Ты знала, что Джесс спал со мной?
– Да, конечно, – проговорила она с улыбкой.
Боль оказалась сильнее, чем я ожидала, хоть я и была к ней готова.
– Он тогда уже спал с тобой?
– Нет, – ответила она, подумав.
– Он тебе все рассказал?
– Да, давно.
– Похоже, у нас с ним не осталось никаких тайн, да?
– Он любит меня, Джинни. Могла ли я допустить, чтобы между ним и моей сестрой были какие-то тайны?
– Не думала, что ты такая ревнивая.
– Я научилась это скрывать. Мама говорила, что таких завистливых детей, как я, она не видела, помнишь? Теперь я научилась держать себя в руках. Когда Пэмми и Линда убегают к тебе, умом я понимаю, что все в порядке, но ревную. Джесс поймал меня на этот крючок. Все рассказывал, какая ты замечательная, как он тобой восхищается и как жаль, что у вас нет детей. Он твой большой фанат. До сих пор. Но ты не понимаешь его. Он никогда не врет, просто у него больше граней, чем у всех нас.
Я узнала тон, которым сестра обращалась ко мне – откровенный и искренний, околдовывающий. Она умела им пользоваться. Только теперь алкоголь расшатал его, появилась бравада и жесткость. У меня перехватило дыхание, когда Роуз заговорила про девочек.
– Не хочешь ни с кем делиться, да?
– Да, черт побери, не хочу и никогда не хотела! Это мой главный грех. Я жадная, ревнивая, эгоистичная. Мама говорила, таких никто не любит, и я научилась скрывать.
– Похоже, себе ты это прощаешь, – бросила я, не скрывая горечи.
– Похоже, ты не можешь мне этого простить.
Я постаралась смягчить тон.
– Просто не думала, что ты такая.
– Мама никогда не говорила мне: «Будь собой». Не замечала? – Она рассмеялась.
– Не смешно.
Но она не останавливалась. Потом наконец замолчала, отхлебнула из стакана, который так и держала в руке, и посмотрела на меня долго и пронзительно.
