Одним таким утром, 17 июля, я выпалывала марь из фасоли, когда услышала, как к дому подъехала машина. Было достаточно рано, около восьми. Вытерев руки о шорты, я пошла взглянуть, кто там. На крыльце стоял и заглядывал в окошко Кен Лассаль.
– Чем могу помочь? – спросила я. Вопрос прозвучал формально и холодно. Кен развернулся и протянул мне бумаги.
– Это вам: тебе, Таю, Роуз и Питу.
Я показала запачканные руки и попросила:
– Может, так скажешь?
– Что ж, Джинни, – он замялся перед тем, как назвать меня по-дружески, – ваш отец подал иск, чтобы отсудить у вас ферму. Кэролайн на его стороне. Советую вам найти хорошего адвоката.
– Я думала, ты наш адвокат.
– Я не могу. Это противоречит профессиональной этике, – сказал он, глядя мне в глаза. – Да и не хочу, честно говоря. Мне кажется, вы плохо обошлись с отцом.
– Мы не просили отдавать нам ферму.
– Я предпочту воздержаться от подобных разговоров. Адвоката можно нанять в Мейсон-Сити, или в Форт-Додже, или еще где-то. Он вам понадобится.
Кен оставил документы на качелях и стал спускаться с крыльца, больше не взглянув на меня. Мне будто пощечину влепили.
31
Когда Кэролайн было четырнадцать, а мне двадцать два и я уже почти три года была замужем, она зашла ко мне как-то после ужина и заявила, что ей дали главную роль в спектакле, из всех старшеклассниц выбрали именно ее. Правда, оказалось, что роль не совсем главная, ей досталась партия одной из подружек главной героини в мюзикле «Приятель», но суть заключалась не в этом. По роли ей нужно было петь и танцевать в открытом платье-чарльстон, и она боялась, что отцу это не понравится. Я согласилась прикрывать ее отсутствие и забирать из школы после репетиций. Отцу я сказала, что у нее специальный проект по литературе, и, в общем, не сильно соврала, потому что учитель-словесник отвечал у них за постановку. Когда она сильно задерживалась, я брала на себя часть ее обязанностей по ферме.
Обычно я приезжала за ней чуть раньше и смотрела, как они заканчивают репетировать. Кэролайн играла ужасно. Ее, скорее всего, выбрали только из-за голоса – большинство песен исполняла она, остальные девочки мало попадали в ноты и скорее визжали, чем пели. Кэролайн хотя бы можно было спокойно слушать, но говорила она деревянным голосом, а танцевала – два чарльстона и один вальс – так, что хотелось плакать. По сюжету ей полагалось целовать партнера. Когда после поцелуя они отодвинулись друг от друга, между ними блеснула нитка слюны. На сцене все фыркнули, парень покраснел. Кэролайн же, похоже, вообще ничего не заметила. Репетиции шли, а видимых улучшений не наблюдалось. Даже на последнем прогоне ее танцы оставались неуклюжими, голос в конце каждой фразы взлетал вверх, будто она без конца задавала всем вопросы. Я с ужасом ждала премьеры и радовалась, что никому ничего не рассказала, даже Таю. Накануне вечером я позвонила Роуз и только с ней шепотом поделилась страхами о грядущем позоре.
Кэролайн же, казалось, вообще ни капли не тревожится. Утром перед школой она заскочила ко мне, чтобы забрать костюм, который я ей подгоняла: аквамариновое платье-часльстон с перьями и стразами на плечах. Она спокойно таскала кусочки тоста у меня с тарелки, обмакивая их в джем, и болтала про какого-то парня, который даже не был занят в спектакле. На остановку школьного автобуса она отправилась, небрежно перекинув платье через плечо. Никакой боязни сцены у нее и в помине не было. Я планировала в последний момент рассказать Таю и взять его с собой, но потом передумала. Села я в самый конец зала, поближе к дверям. Был аншлаг – одни бейсболки – и на каждой программке значилось наше имя.
Я трепетала. Кэролайн, похоже, вид заполненного зала только воодушевил. Казалось, она чувствует нас, даже не глядя вниз со сцены, чувствует, как нужно улыбаться, дурачиться и флиртовать, чувствует, как целоваться, когда смотрят сотни глаз, и даже как заставить партнера казаться оцепеневшим от страсти, а не от неопытности. Она отплясывала и пела так зажигательно, что ее энергия ощущалась даже на последнем ряду. В конце весь зал аплодировал ей стоя.
Ее неожиданный успех настолько вскружил мне голову, что я даже пожалела об отсутствии отца. На следующее представление, решила я, надо просто взять его под руки вместе с Таем, без объяснений привезти сюда, усадить и устроить сюрприз. Кэролайн, как всегда, была невозмутима и решительна: Таю она разрешила рассказать, отцу – нет. Я стала убеждать ее, что он не будет ругаться. Увидит, как радушно зал принимает его дочь, и растает, не в силах противостоять ее таланту и напору. Но Кэролайн сказала «нет». Она хотела оставить эту часть жизни для себя и взяла с меня клятву хранить все в тайне.
В десятом классе ее снова пригласили в постановку. На этот раз – «Суровое испытание» Артура Миллера, где девочки-школьницы сначала упрашивают негритянку помочь им приворожить парней, а потом, будучи уличены, сваливают на нее всю вину. Кэролайн досталась роль подружки главной героини. Уже без песен и танцев. И вновь на репетициях она выглядела скованной, а на выступлении – искренней и раскрепощенной. И снова она запретила говорить отцу, однако держать в тайне ее постоянные отлучки оказалось сложно. К тому же любой мог рассказать, что видел ее на сцене. Поэтому Кэролайн записалась в дискуссионный клуб. Такое времяпрепровождение отец считал хоть и странным, но вполне приличным. Теперь на все его вопросы она спокойно отвечала, что едет на диспут в Де-Мойн, Айова-Сити или Дабек. Ей снова удалось отвертеться от его присутствия в зрительном зале, будто это могло разрушить магию, которая возникала, когда она выходила на сцену. Она сама призналась, что это сродни суеверию, как у бейсболистов перед игрой. И я опять ей помогала.
Кроме того, она хорошо успевала в школе, особенно по литературе, истории и языкам, и даже, когда готовилась к выступлениям. С естественными науками было похуже. На математике она всегда отлично справлялась с заданиями у доски – перед аудиторией, а вот дома могла в тех же задачах наделать глупых ошибок.
Я возлагала на нее большие надежды, была почти уверена, что, если нам удастся отослать ее, чего бы то ни стоило, она добьется успеха благодаря воодушевлению и уверенности, которые загадочным для меня образом возникали в ней на свободе. Я видела: если Кэролайн останется дома, то завянет, опустит руки и станет посредственностью. Она росла, и мы уже не столько заботились о том, чтобы она была накормлена, одета и не болталась без присмотра, сколько старались поддержать и направить ее. Мы говорили с ней обо всем на свете, но любимой темой сестры было будущее.
Мы с Роуз твердо верили, что сделали правильно, оградив Кэролайн от трудностей и отослав из дома навстречу успеху.
Я вымыла руки и вернулась на крыльцо за бумагами. Там говорилось, что отец решил воспользоваться оговоркой, позволяющей аннулировать договор и отобрать у нас с Роуз наши доли в ферме в случае «неэффективного управления или злоупотреблений». Когда мы читали договор, прежде чем подписать его, я даже не обратила внимание на эту оговорку, но помнила, что Тай сказал: «Ларри научил нас обрабатывать землю, мы работаем так же, как он, так что меня это условие не пугает». Еще я помнила, как хотела поскорее все закончить, чтобы проверить, уехала Кэролайн или все же осталась. Триумф я тогда не ощущала, так ведь?
