– Не надо, – взмолилась я.
– Чего не надо?
– Не смотри так, будто мы в заговоре против него.
– Почему нет?
– Мне страшно. Я хочу поговорить с ним.
– Иди.
– Да, – кивнула я и уже сделала несколько шагов, как он отвернулся. Просто взял и отвернулся к одной из церковных дам, разносивших напитки. Улыбнулся, поблагодарил и даже слегка склонил голову, будто был искренне признателен. Поворачиваться обратно даже не собирался. Я сделала еще пару шагов и остановилась – не подкрадываться же к нему сзади.
Я отошла к столу с прохладительными напитками и завела с кем-то обычную, ничего не значащую беседу, выжидая удобный момент. Когда отец перестал за мной наблюдать, я скользнула вдоль задней стены зала и выскочила в вестибюль. Оттуда я видела Роуз, она стояла у переднего стола и оглядывалась, видимо выискивая меня, но я не стала ей показываться. Я ждала. Наконец появился отец. Я тихонько встала рядом с ним и сказала:
– Папа!
Он замер, на меня даже не оглянулся, а стал высматривать кого-то еще. В зале становилось жарко. Несколько мужчин взобрались на стулья и открыли настежь окна. Пастор принес вентилятор, поставил его на табурет и включил.
Наконец отец обернулся ко мне. Я судорожно соображала, как лучше начать вопрос: «Роуз сказала…», «Ты правда…» или «Я должна знать…», но смогла выдавить из себя только:
– Папа…
– Дети засунули их туда, – перебил он меня. – Условия там ужасные.
Голос его звучал тихо, мягко и осторожно, без обычного громогласного напора. Я решилась посмотреть ему в глаза в первый раз с той ночи. Он тут же отвернулся, но я успела заметить пристыженный, вопрошающий взгляд. Вопрос застыл в горле.
Он ушел. Подождав минуту, я направилась в дамскую комнату. Вернувшись, отыскала Роуз.
– Сейчас такое скажу! – воскликнула она, едва меня заметив. – Мэри Ливингстон дважды заезжала к Гарольду. Она считает, что отец свихнулся.
– Я только что говорила с ним. Он…
– Бесит! – выдохнула Роуз.
– Что?
– Его кривляния!
– Роуз, он…
– Я все знаю, – проговорила она, понизив голос, и притянула меня за рубашку к себе. – Его лицо – черный океан. И когда смотришь на него, так и тянет, тянет, тянет погрузиться на дно, сдаться и утонуть. Не смотри! Помни, кто он такой, что он делает и что сделал. Он думает, будто история начинается заново с каждым новым днем, с каждой минутой, будто само время ведет отсчет от смены его ощущений. Поэтому, снова и снова предавая и оскорбляя нас, он ни капли не сомневается в своей правоте. Нельзя поддаваться! Надо сказать, хотя бы самим себе, что ничего не прошло. Все, что он совершил, осталось с нами, оно здесь, в этой комнате, и никуда не исчезнет, пока не будет искреннего раскаяния. Мира не будет, пока этот груз с нами!
– Он выглядит таким… обессиленным.
– Обессиленный – это мало. Раздавленный – недостаточно. Он должен раскаяться, с ума сходить от сожаления и стыда. Я не успокоюсь, пока он не признает, кто он на самом деле такой.
– А кто мы такие?
– Мы – не он. И не заслуживаем последнего круга ада.
Слова Роуз, резкие и беспощадные, поразили меня, но и опьянили тоже, словно самый сладостный и запретный плод. Я не смогла устоять.
– Конечно, Рози, я с тобой.
Она поцеловала меня в щеку и отпустила рубашку. Я заметила, что на нас смотрят некоторые из присутствующих, и в том числе Тай (с подозрением) и Пит (с изумлением) из разных концов зала.
Церковные дамы объявили, что пора садиться за столы, и попросили всех выстроиться в очередь. В этот момент в зал вошел Джесс Кларк. Гарольд сразу заметил сына и замахал рукой, подзывая его к себе. Довольно скоро Джесс подошел к нам с Роуз с улыбкой, за которую я ухватилась, как спасающийся из горящего дома хватается за веревочную лестницу, выброшенную из окна.
– У Гарольда есть план, – сообщил Джесс. – Он хочет, чтобы мы все сели за один стол с вашим отцом.
– Я всех соберу, – вызвалась Роуз.
– Ничего хорошего не выйдет, – покачал головой Джесс. – Попомните мое слово.
– Почему?
– Гарольд не миротворец. Он наверняка что-то задумал. Хотя, – Джесс пожал плечами, – мои подозрения часто оказываются беспочвенными.
– Лорена еще нет, – проговорила я, оглянувшись. – Надо его дождаться.
– Он уехал в Мейсон-Сити, зачем, не знаю. Я в это время был в Сак-Сити, – он повернулся ко мне, – у того парня с органической фермы. Помнишь, Джинни, я тебе рассказывал? Чуть сюда не опоздал. Просто восторг! Он полностью отказался от химии еще в 1964 году. Сейчас ему семьдесят два, а выглядит на пятьдесят. Держит молочный скот, лошадей и кур-несушек, но его жена готовит только вегетарианскую еду. А какие у них урожаи! И это на одном навозе и перегное. В огороде только чистые сорта, никаких гибридов. На завтрак они накормили меня морковным хлебом, овсянкой из собственной крупы и морковным соком. В саду двадцать разных сортов яблок. Я как с Буддой встретился! Они такие счастливые. Жаль, ты со мной не поехала.
Я не стала говорить, что у меня и дома было полно забот.
– Гарольд просто обязан согласиться! – воскликнул Джесс. – Невозможно заглянуть в рай и тут же отвернуться от него. Невозможно!
– Люди постоянно так делают.
– Как? Ты вправду так думаешь?
Отвечать я не стала. Мы встали в очередь.
– Пожалуй, ты права. Я сам так делал, когда пил, – проговорил Джесс задумчиво, но было очевидно, что те времена прошли и не вернутся. Я улыбнулась, видя его счастливым.
Морковный хлеб и овсянка сейчас бы не помешали. Для вегетарианца на столе выбора практически не имелось: свиные ребрышки, запеченный картофель с ветчиной, три вида картофельного салата, четыре мясные запеканки, зеленые бобы под сливочным соусом, две миски салата со сладкой кукурузой, лаймовое желе с бананами, лаймовое желе с пьяными вишнями, огромная миска с чудесным зеленым салатом, зачем-то испорченным сладкой заливкой. Джесс положил себе запеченные бобы и немного зелени, потом заметил морковный салат с изюмом и выложил себе в тарелку половину миски. На сладкое он даже не смотрел.
Отец уже сидел за столом. Его тарелка напоминала мою: ребрышки, картофельный салат, кукуруза, макароны с бифштексом и сверху еще немного ребрышек.
– Пап, похоже, наши вкусы совпадают, – проговорила я миролюбиво, он даже не оглянулся.
Я села между Пэмми и Джессом, как раз напротив отца, далеко от Тая, Роуз – с другой стороны от Джесса, Пит – на краю стола. Сердце мое бешено колотилось. Какие-то незнакомые люди хотели сесть за наш стол, но, наткнувшись на красноречивый взгляд Гарольда, мигом ретировались. Несмотря на очевидную неловкость, мы все расселись и уставились в тарелки. Я глянула на Тая, потом на его тарелку, привычно, как все жены, примечая, что ест муж. Оказалось, тоже морковный салат. В моей тарелке лежали ребрышки, очень аппетитные, но очень жирные: пока съешь – вся перемажешься. Я воткнула пластиковую вилку в кукурузу. Помню этот момент до мельчайших подробностей, словно он был последним осознанным впечатлением перед приступом амнезии.
