Я поспешно выехала со стоянки. В зеркало было видно, как Генри машет мне с крыльца.
Вечером после ужина я позвонила Роуз и попросила ее прийти к отцовскому дому, чтобы поговорить. Мы сели на верхнюю ступеньку, но слова не шли. Мы молчали. На западе плыли длинные ленты облаков и где-то у горизонта сливались с кукурузным полем, начинавшимся за дорогой. Над розовой полосой заката голубое небо темнело и становилось лиловым. Сестра наклонилась и стряхнула со ступеньки грязь.
– Роуз, – наконец начала я. – Что же дальше?
– Посмотрим.
– Я боюсь.
– Чего?
– Всего, что связано с отцом.
– Разве мы обращались с ним плохо? – усмехнулась Роуз.
– Некоторые думают, что да.
– А ты сама как думаешь?
Я вспомнила бурю, ссору, его проклятия и особенно четко его вкрадчивые уговоры и близко придвинутое лицо. Даже пять дней спустя меня бросило в дрожь, будто по спине потекла вода. К угрозам я привыкла, но к такому…
– Нет, я так не думаю.
– Ну вот. На этой версии и стой.
– На какой версии?
– Что он ушел в грозу из своеволия и упрямства.
Облака спустились к самому горизонту, скрыв солнце.
– Я не понимаю отца. Просто не понимаю.
– Ты и не должна, ясно? Чего там понимать? Считает себя великим и ужасным, – хмыкнула сестра.
– Я хочу понять.
– А я нет! Но, черт возьми, понимаю отлично. У него все просто, как в букваре: хочу, беру и делаю.
– Нет, не может быть!
– Может.
– Представить не могу! Мы же его дети!
– Брось эти попытки! Ты начинаешь смотреть его глазами и оказываешься в его власти, – проговорила она упавшим голосом. – Как и я тогда оказалась, Джинни! Он говорил и говорил все те годы. Заставил смотреть на мир его глазами. Ему нужен был кто-то. Ему нужна была я! Я так его влекла. Он любил меня, мои волосы, мои глаза, мою дерзость, хоть она порой и выводила его из себя. Конечно, я понимала, что его заводит! Джинни, ты же не хочешь понимать это, представлять это! Нет, нет, нет!
Но я хотела.
– Мы должны с ним поговорить об этом.
– Что? – Роуз аж вскрикнула.
– Серьезно, – попыталась я сказать как можно увереннее, но голос все равно дрожал.
– Не выдумывай!
– Я хочу слышать, что он скажет.
Сверху небо совсем потемнело, однако внизу, у самого горизонта, еще оставалось немного света.
Я задумалась. Ее объяснение казалось правдоподобным и многое объясняло в прошлом, но намерений моих не изменило.
– Я должна услышать, что он скажет.
Совсем стемнело. Сестру я не видела, зато остро чувствовала ее сомнения.
– Хорошо, – наконец согласилась она. – Посмотрим, что будет на церковном обеде.
28
Каждый год в воскресенье после Дня независимости устраивался общинный обед в честь основания нашей церкви в 1903 году. Мы отправились на него все вместе, двумя семьями, в праздничной одежде, с запеканкой из фарша и макарон и шоколадным печеньем. Роуз всех осмотрела перед тем, как мы расселись по машинам, и заключила:
– Очень респектабельно.
Я заметила отца еще на входе. Выглядел он ужасно. Настолько, что я замерла в дверях, не решаясь войти. Роуз от неожиданности налетела на меня сзади, едва не рассыпав печенье.
– Посмотри на него, – прошептала я.
– Ты думала, Гарольд будет ему стирать и гладить, как мы? Похоже, он с понедельника не переодевался.
– И весь всклокочен. Уж расческу-то мог ему дать.
– А мы могли бы принести ему вещи из дома. Но это не наше дело. Что и требовалось доказать.
– Что?
– Что мы о нем заботились. Все для него делали. – В голосе сестры послышалось горькое торжество.
Она обогнала меня и первой вошла в зал, улыбаясь и приветливо со всеми здороваясь.
Я присмотрелась к отцу. Дело было не только в одежде. Сначала мне показалось, будто он немного поправился или подхватил простуду после грозы, но потом я поняла, что ошиблась. Изменилось его поведение, он держался смущенно и даже слегка приниженно. Таким я никогда его не видела. Подошел Тай.
– Посмотри на папу. Тебе не кажется, что он выглядит странно?
– Он выглядит на свой возраст, если ты об этом, – отстраненно ответил муж, холодно взглянул на меня и отошел к столу с прохладительными напитками, где стояли братья Стэнли.
Гарольд Кларк разговаривал с Мэри Ливингстон. Заметив Роуз, он стал оглядываться, видимо ища взглядом меня. Увидев, улыбнулся. Я улыбнулась в ответ. Не прошло и минуты, как он свернул разговор и присоединился к отцу, который в это время рассказывал что-то Генри Доджу и супругам Хадсон. Я заметила Пита, он стоял в одиночестве у стены с бутылкой колы (а хотел бы пива, как читалось по его лицу) и с хищной отрешенностью кого-то высматривал. Я поставила форму с запеканкой на стол, сняла крышку и воткнула лопатку. Среди угощений, как всегда, преобладали сладости. Верхом кулинарного искусства был принесенный кем-то шоколадный рулет, украшенный свежими вишнями.
Отец переходил от одной группки знакомых к другой и везде говорил что-то с совершенно несвойственной ему учтивой общительностью. Я не могла отвести от него глаз, но и подойти, чтобы послушать, тоже не могла. Гарольд, как телохранитель, следовал за ним по пятам. Никогда я не видела отца таким. Обычно, являясь на подобные сборища, он вставал в какой-нибудь удобный угол (поближе к еде) и ждал, когда к нему начнут подходить другие фермеры, желающие посоветоваться, похвастаться или просто обменяться ритуальными жалобами на погоду и правительство. Я смотрела и смотрела на него, а он меня будто не замечал. Роуз действовала наглее. Она спокойно подошла к группе, где стоял отец, и стала с улыбкой его слушать. Ее, видимо, не смущали даже злобные взгляды Гарольда. Постояв, она вернулась ко мне.
– Это что-то! – фыркнула сестра.
– О чем он говорит?
– Передаю слово в слово: «Ужасные условия. Дети засунули их туда. Я сам видел. Дети засунули их туда. Дети засунули их туда».
– О чем он?
– Об окружной богадельне. Нашел при ком рассказывать: у Марлен Стэнли ее девяностошестилетняя мать уже десять лет там.
– У многих там родственники.
– Поэтому от него все отворачиваются. А он знай повторяет и повторяет. Одни и те же фразы снова и снова.
– Что еще?
– О детях, крадущих фермы, – бросила она, закатив глаза и передернув плечами.
Тут я почувствовала, что отец смотрит на нас. Смотрит так, будто только что заметил. Я шепнула Роуз, она, не задумываясь, развернулась и уставилась прямо на него.
