– Конечно.
– Она бы работала официанткой в ресторане при хорошем отеле, и мы бы жили с ней в квартире, знаешь, в такой, как показывают в кино: с отдельным входом, на двух этажах. Наверху – две спальни и ванная, внизу – гостиная и кухня. Мягкие ковры, белые стены, негромкий шум из соседних квартир, раздвижная дверь на веранду. Я всегда представляла, что у нас с обеих сторон есть соседи. Казалось, в крайней квартире жить страшно.
– А я никогда не представляла, что живу где-то, кроме фермы. Забавно, да? Просто хотела, чтобы здесь все было немного по-другому.
– Джинни, и ты так спокойно об этом говоришь? Ты что, совсем не злишься?
– А смысл? Если все из-за химикатов, то злиться не на что. Придется с этим как-то жить.
– А двадцать лет назад? Тогда химии не было!
– Да, он часто выходил из себя. Я сегодня как раз вспомнила…
Зазвонил телефон. Я ответила, хотя в грозу запрещено снимать трубку. Звонил Тай. Он спросил, не вернулся ли отец, и поинтересовался, как по-моему, не стихает ли буря. Я сказала:
– Ни то ни другое. У тебя тоже пусто, так ведь?
Роуз поднялась и пересела рядом со мной на диван. Я положила трубку. Теперь, когда глаза привыкли к полумраку, свет керосиновой лампы казался удивительно ярким, и лицо сестры будто притягивало и отражало его – само светилось изнутри. В мягком, милосердном свете ее лицо, заострившееся после химиотерапии, казалось юным, а глубокий взгляд запавших глаз делал его прекрасным. Когда я отошла от телефона, она сказала:
– Джинни, ты вспомнила, как он приходил за нами?
– Я вспомнила, как потеряла ботинок, а он кричал на меня и потом заставил маму…
– Я говорю не про порку.
– Приходил за нами? – с недоумением переспросила я.
– Когда мы были подростками. Приходил к нам в комнаты.
Я облизнула пересохшие губы и покрепче скрестила ноги.
– Но мы ведь спали в одной комнате, когда мама болела, – пробормотала я.
– А потом на Рождество разошлись по разным. Отец настоял.
Точно, я осталась тогда в нашей старой комнате, с желтыми обоями, а Роуз перешла в бывшую гостевую, с розовыми. Не помню, чтобы мне хотелось отъединиться от сестры, и сам процесс переезда не помню. Странно. Я сказала:
– Конечно, помню, что у нас были собственные комнаты, но только не помню почему.
– Он стал ходить к тебе по ночам.
– Зачем?! Я не помню!
– Как ты можешь не помнить? Тебе было пятнадцать лет!
– Значит, я спала. Дедушка Кук тоже всех обходил. Это как свиней на ночь проверить.
– Папа не проверял.
– О чем ты говоришь, Роуз?
– Сама знаешь.
– Клянусь, нет!
Я и правда не знала, но внезапно почувствовала страх. Ее взгляд гипнотизировал меня, я не могла отвести глаз.
Роуз глубоко вдохнула, задержала дыхание и четко произнесла:
– Он занимался с тобой сексом.
– Нет!
– Я видела, как он входил! И оставался долго!
– Ночью всегда кажется, что время течет медленно, – попыталась урезонить я сестру. – Может, он окна закрывал или еще что-то.
– Я засекала время, – выпалила Роуз, вспыхнув.
– Прошло больше двадцати лет! Ты что, просыпалась среди ночи, ждала, когда придет отец, и следила по часам? Поверить не могу! Но как это доказывает, что он… – запнулась я, не в силах произнеси страшную фразу, но взгляд не отвела, а потом добавила с сомнением: – Конечно, он пил и бил нас, но он же ходит в церковь…
– Я говорю правду, – отчеканила Роуз.
Ее слова озадачили и встревожили меня.
– Хорошо, предположим, это правда, – немного погодя решилась я. – Почему же тогда я молчала?
– Он тебя запугал.
– Как? У меня не могло быть от тебя секретов!
– Сказал, что если ты мне расскажешь, то я начну ревновать и перестану тебя любить. И ты поверила.
– Это я тебе рассказала?
– Нет, ты молчала.
– Вот как?
Я откинулась на спинку дивана и сумела наконец отвести взгляд, надо было взять себя в руки, в конце концов, я же старшая. Глядя прямо перед собой, чтобы не смотреть на сестру, я спросила:
– Зачем ты это рассказываешь?
– Когда мы разговаривали у папы в гостиной, я поняла, что ты ничего не помнишь.
– Но ведь ничего и не было! – крикнула я, поперхнувшись от негодования.
– Было.
– Почему же я ничего не помню? Думаешь, вру?!
– Со мной было то же самое, – произнесла она абсолютно ровным голосом, будто рассказывала, как мариновать огурцы. Мне показалось, я не расслышала.
– Что?
– Когда он перестал ходить к тебе, он начал делать это со мной. И запугивал точно так же. Да, мы занимались сексом в моей кровати.
– Тебе было тринадцать!
– И четырнадцать, и пятнадцать, и шестнадцать.
– Нет! Я не верю!
Она посмотрела на меня, будто издалека.
– Я думала, ты знала. Все эти годы я считала, что это наша общая боль, которой мы связаны. Думала, что раз после всего, что он сделал, ты способна нормально к нему относиться, значит, и мне надо оставить это в прошлом.
– А Кэролайн? – прошептала я, не сводя глаз с сестры.
Помолчав, она ответила:
– Не знаю. Он говорил, что если я буду хорошей девочкой, то не пойдет к ней. Преподносил все это как биологический факт, естественный порядок вещей. Думаю, она избежала нашей участи, и все потому, что была совсем другой, не такой, как мы: что чувствовала, то и делала. Смешила его, жалела. Он не сломил ее, как нас.
– Он и тебя не сломил. Ты всегда давала ему отпор!
– Имеешь в виду, когда я сбегала на вечеринки и свидания в старших классах? Ему нравилась эта борьба. Она его заводила.
– Звучит, будто ты делала это специально!
– Так и есть. Я боялась за Кэролайн, ей тогда и десяти не исполнилось. Но еще… Еще мне льстило его внимание. Я думала, он выбрал меня – меня! – из всех нас, не тебя, не ее. Тогда мне казалось, что это нормально – он же сам так сказал, а он был главным. Он не насиловал меня, Джинни. Он меня соблазнил. Сказал, что в этом нет ничего плохого, что я должна доставить ему удовольствие, что он хочет этого, что я особенная. Сказал, что любит меня.
– Хватит! Я не могу это слушать!
Роуз молча смотрела на меня. Друг за другом ударили три раската грома, с порывом ветра на дом обрушилась новая лавина дождя. Я старалась не думать, а просто слушать грозу.
