Они послушно уселись на диван, однако единственным, что можно было включить детям, оказался балет на канале национального общественного вещания.
Новости девочки уже не смотрели. Пэмми дремала, привалившись к ручке дивана и склонив голову, так что волосы закрывали лицо. Линда лежала на сестре и, судя по глубокому ровному дыханию и приоткрытому рту, крепко спала. Я смотрела на них, отложив в сторону вязание. Как часто они теперь казались сбитыми с толку. Всегда ли так было? Нормально ли это? Пожалуй, нормально, решила я, поскольку и сама была сбита с толку не меньше их.
– Давай пока перенесем их в кровать, – предложила Роуз. – Если объявят тревогу, успеем разбудить и спрятаться в подвале. Но, похоже, на этот раз все ограничится грозой.
Когда, уложив девочек, мы спустились вниз, Роуз подошла к двери и стала ждать, глядя через стекло на надвигающиеся тучи.
Огни фар свернули с дороги, на мгновенье выхватили из темноты дальнюю стену комнаты и погасли. Роуз не сдвинулась с места и не произнесла ни слова. Я сидела тихо и прислушивалась. В тишине хлопнули двери машины.
– Джинни, выйди, пожалуйста, – позвал Тай ровным, спокойным голосом.
Час пробил.
Роуз распахнула дверь, я последовала за ней. Отец стоял перед машиной, Тай – за ним.
– Ларри есть что вам сказать, – проговорил он. – Я попросил его сделать это лично.
– Все правильно, – кивнул отец.
Роуз нашла мою руку и сжала ее, как всегда делала в детстве, когда нас ждало наказание.
– Все правильно, – повторил отец озлобленно. – Держитесь за руки.
– А что такого? – выпалила я. – У нас никогда другой поддержки и не было, кроме друг друга. В чем мы виноваты? Что ты хочешь сказать? Мы не сделали ничего плохого, всегда старались тебе угодить.
– Приближается гроза, – спокойно вставила Роуз. – Давай я отведу тебя домой, а поговорим утром.
– Плевать я хотел на грозу! Не хочу домой! Вы меня туда упекли!
– Что ты, папа? Это чудесный, уютный дом. Ты всегда там жил.
– Давай я отведу тебя домой, – повторила Роуз вкрадчиво.
– Был долгий день, – поддержала я сестру. – Иди, папочка, и завтра мы…
– Нет! – рявкнул отец. – Я лучше останусь на улице. И если ты думаешь, что раньше я никогда этого не делал, то будешь сильно удивлена, моя девочка.
Меня захлестнул бешеный гнев.
– Пожалуйста. Делай как знаешь!
– Говоришь как шлюха. А ты и есть шлюха!
– Папа! – воскликнула Роуз.
Отец приблизился к самому моему лицу и прохрипел:
– Не хочу, чтобы ты меня возила, или готовила свои чертовы завтраки, или убирала этот чертов дом! – Он почти кричал: – Или указывала мне, что делать! Ты, бесплодная сука! Я все про тебя знаю! Грязная потаскуха! Всю жизнь лебезишь, подлизываешься, вынюхиваешь и высматриваешь. Но ты ведь не настоящая женщина, так ведь? Ты просто шлюха! Ни на что не годная дрянь!
Меня словно парализовало. Да, мне показалось, что именно так он обо мне и думал все эти годы. Потрясение словно отгородило меня от отца прозрачным стеклом. Я видела, как в углах его рта набегает слюна, но если бы она вдруг полетела мне в лицо, я бы даже не почувствовала. И не отступила. За спиной отца я видела Тая, он так и стоял, руки в карманах, потрясенный, неподвижный. Тут из-за угла показался Пит на своем пикапе.
– Это уже не смешно, папа. Сейчас говорил не ты, а старческое слабоумие, Альцгеймер или что там. Пойдем, мы с Питом отвезем тебя домой. Извинишься перед Джинни утром.
Пит выключил фары и выскочил из машины.
– Что у вас тут происходит?
Его голос шел будто издалека.
– Я знаю твои штучки! – взревел отец. – Специально выставляешь меня сумасшедшим, чтобы поскорее сдать в богадельню!
– Я не выставляю тебя сумасшедшим. Я хочу, чтобы ты отправился домой и все стало как раньше. Ты должен бросить пить и больше помогать на ферме. Джинни хочет этого, и я тоже, даже больше, чем она. Мы делаем для тебя все, не уезжаем, не бросаем. И такого обращения точно не заслужили. То, что ты наш отец, не дает тебе права оскорблять Джинни или меня.
– Это вы! Вы сводите меня с ума! Я дал вам все, а взамен не получил ничего, кроме приказов делать так, не делать эдак и учитывать какие-то там точки зрения!
Роуз стояла как столб, прямо и неподвижно, скрестив руки на груди.
– Мы не просили нам ничего давать. Никогда не просили, но, может быть, пришло время спросить с тебя за то, что мы тебе дали! Ты сказал, что знаешь о Джинни все. Так вот, папа, я тоже знаю о тебе все! И ты знаешь, что я знаю. Такая жизнь – единственное, что мы можем тебе предложить, ни больше и ни меньше. Не нравится – иди куда хочешь. Я тебя к себе не пущу – с меня хватит, – закончила Роуз тихо с пробирающей до костей ледяной решимостью.
– Ты слышала это? – обратился отец ко мне. – Она разговаривает со мной еще хуже, чем ты.
Теперь его тон был почти примирительный, казалось, он решил рассорить нас, чтобы уничтожить по одиночке. Я отступила назад. В памяти всплыл случай из детства. Роуз тогда было девять, мне – одиннадцать. Мы заставили отца ждать нас после школьной вечеринки на Хэллоуин, на которую он вообще не хотел нас пускать. Я потеряла ботинок в раздевалке, и, пока другие дети спокойно одевались и выходили к родителям, мы с Роуз в панике его искали, но так и не нашли. Мы вышли из школы последними, еще и задержавшись на пять-десять минут. Папа ждал на стоянке. Роуз в костюме принцессы села в машину первой, я сжалась у двери, чтобы отец не заметил мою босую ногу. На мне был костюм бродяжки. Отец кипел от ярости, и мы прекрасно понимали, что нам влетит за опоздание, когда вернемся домой. О том, что будет, если он узнает про потерю, лучше было даже не думать.
Меня выдала мама. Когда я вошла в дверь, она спросила:
– Джинни! Где твой ботинок?
Отец развернулся и посмотрел на мои ноги. Казалось, он сейчас взорвется. Он подошел ко мне и принялся шлепать, особенно не разбирая, по спине и ниже. Я забилась за плиту и слышала, как мама кричит:
– Ларри! Ларри! Стой! Это безумие!
Он повернулся к ней и бросил:
– Ты что, на ее стороне?
– Нет, но…
– Тогда скажи ей, чтобы вышла. Здесь есть только одна сторона, и лучше тебе оставаться на ней.
Повисло молчание. Роуз нигде не было видно. Сверху донесся плач Кэролайн и тут же затих. Мама повернулась на звук, а потом опять к отцу.
– Скажи ей, – приказал он.
И она сказала:
– Вирджиния, выйди оттуда. На середину комнаты. Он прав. Нельзя терять ботинок.
Я сделала как она велела. Пять шагов, опустив голову, глядя на обтрепанные края штанов, которые мы с ней обрезали утром, чтобы сделать костюм. Мои руки покрылись красно-черными разводами от грима, я смазала его, утирая слезы. Когда я дошла до середины кухни, отец схватил меня за руку, притиснул к двери, нагнул и порол ремнем, пока я не упала. Вот что значит для него единый фронт.
