– Может быть, может быть, – кивнула Мэри с улыбкой. – Больше всего она переживала за тебя. Говорила: «Джинни не сможет ему противостоять». Но если ты счастлива, значит, все обошлось. Одно могу сказать: ты хорошая девочка, добрая. Тебе воздастся.
– Спасибо, Мэри.
Я вытерла лицо полотенцем. Линда привела мальчиков, перемазанных мороженым и жутко довольных.
– Вы двое, марш в воду – отмываться, – проворчала Мэри, поднимаясь, а потом обратилась к Линде с искренней улыбкой: – Ты хорошая девочка. Так и передай своей маме.
Они ушли.
– Тоби ужасно милый, – вздохнула Линда с нескрываемым сожалением.
– Спасибо, что поиграла с малышами.
– Мне не трудно. Я бы хотела подрабатывать няней. Но ни у кого из соседей маленьких детей нет, а возить меня мама соглашается, только если я буду платить ей за бензин.
– Это шутка?!
– Не знаю, – пожала плечами Линда. – Маму не понять. Все равно, она считает, что я еще мала.
От волнения у меня сбивалось дыхание. Я сделала несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Линда оглядела купающихся, а потом улеглась на полотенце и принялась за журнал.
– Пойду окунусь, – бросила я. Линда кивнула не глядя.
Вода оказалась прохладной и освежающей. Воспоминания о маме, о ее страхах давили на меня, будто опухоль, растущая внутри и мешающая дышать. Я не успела подружиться с собственной матерью. Она умерла до того, как я стала достаточно взрослой, чтобы быть с ней на равных. Мама никогда с нами не нежничала. Помню, как она деловито кормила Кэролайн, ловко меняла ей подгузники, невозмутимо убирала последствия младенческих игр. Все делала быстро и четко: без умиления, но и без суровости – с улыбкой и доброй шуткой, даже если ребенок был еще слишком мал, чтобы что-то понять. Она не кормила Кэролайн грудью (хотя так было проще), а сразу стала давать ей смесь из бутылочки, как рекомендовали врачи. С нами, я уверена, она поступала так же, а ведь у фермерских жен, как известно, забот и без того хватает. Сам процесс кормления являлся для нее рутиной без малейшего намека на сокровенное единение с младенцем, когда тот самозабвенно припадает к теплой материнской груди. За собой мама следила: никогда не выглядела затрапезно, даже дома одевалась нарядно. Помню ее платья с вытачками, складочками, декоративными пуговицами и аппликациями. Жизнь отпустила ей слишком мало времени – всего десять лет – чтобы побыть матерью, и она не успела раскрыться в этой роли. Умерев так рано, мама навсегда осталась молодой в моей памяти. За пеленою времени ее образ сливался с моим собственным ощущением себя. Я боролась с соблазном судить ее заблуждения и ошибки по себе, так можно совсем потерять к ней уважение, допустив, что ее чувства и мысли были такими же легковесными и инфантильными, как и мои тогда.
То, что мать, совсем еще молодая женщина, так ясно предвидела мое будущее, нервировало и пугало меня, словно что-то глубоко личное вдруг оказалось выставленным на всеобщее обозрение. К страху примешивалась жалость к матери, к ее тревогам и сомнениям. С высоты прожитых лет она казалась мне слабой и беспомощной, ведь я теперь была старше, чем она тогда.
Странно, но пока Мэри не сказала, мне даже в голову не приходило, что ситуация с болезнью Роуз как-то напоминает нашу с мамой. Наверное, потому что теперь я больше думала о себе: как я буду без сестры, без моей хорошей малышки, без моей родной девочки, которую я всегда любила, сколько себя помнила. Но вообще, конечно, Роуз очень похожа на мать – характером, лицом и даже именем. Энн Роуз Амундсен – так звали маму в девичестве. Мое имя, Вирджиния, слишком вычурное для фермерской семьи, взято из книг, как и имя Кэролайн.
Я постоянно думала о маме и в то же время ясно понимала всю бессмысленность этого. Что у меня осталось? Только воспоминания и полузабытые снимки. Но они не могли пролить свет на тайны прошлого. Внезапно мне пришла в голову сумасшедшая мысль: а вдруг Роуз – реинкарнация мамы, и тогда достаточно лишь внимательно следить за всеми ее словами и поступками, чтобы найти ответ? Но делать это нужно исподволь, по крупицам восстанавливая истину, словно собирая на убранном поле пропущенные початки. Конечно, я понимала, что это полный бред, так ничего не выяснишь. Чтобы найти ответы, придется поездить по соседям, которые знали маму раньше, разыскать ее брата в Аризоне или в Нью-Мексико, если он еще жив, и, в конце концов, поговорить с отцом. Придется стать ее биографом, ее обвинителем или адвокатом. Но вряд ли эта утомительная и бесполезная беготня сможет дать мне то, чего так не хватало последние двадцать два года без мамы. Да и к тому же, будучи дочерью своего отца, я не верила в то, что возможно пробить стену молчания.
Я уже семь раз пересекла бассейн и немного успокоилась. Села на бортик и стала искать глазами девочек. Пэмми, оставив Дорин, сидела рядом с сестрой. Ее модные очки так и сияли на солнце.
Домой не хотелось. Солнце палило нещадно, и ночь не обещала прохлады. Рядом с нашим домом росло несколько деревьев, дававших спасительную тень, а вот дом отца, гордо стоявший на единственном холме, окружали только декоративные кустарники – смотрелись они солидно, однако в жару совершенно не помогали. Не спасала положения и жестяная крыша, несомненно красивая и приметная, но раскалявшаяся на солнце как сковородка.
Однако и сидеть у бассейна было немногим лучше. Пэмми ни словом не обмолвилась про Дорин и ее подруг и лишь озиралась по сторонам, словно высматривая кого-то. Пару раз она опускала взгляд в книгу, но хватало ее ненадолго. Линда, проштудировав свой журнал, отправилась купаться. Глянцевые страницы «Семейного круга» блестели на солнце так, что читать нельзя, поэтому я оставила Пэмми и уселась на бортик, свесив ноги в бассейн. В детстве мы с Роуз могли часами лежать на воде нашего пруда, впитывая влажную прохладу и растворяясь в прозрачной голубизне неба. Здесь такая роскошь недоступна: вода кишела ошалевшими от жары людьми. Какое уж тут уединенное созерцание?! Толчея вокруг утомляла, воодушевление, с которым мы сюда ехали, испарилось, сменившись полной апатией.
Только к шести мы заставили себя сесть в машину. В бассейне все еще оставалось полно народу. Улицы Пайка пустовали, окна были наглухо закрыты, гудели кондиционеры. То здесь, то там виднелись облачка дыма, сносимые на восток порывами ветра, – кто-то еще умудрялся готовить на гриле в такую жару. Разговор с Мэри не выходил у меня из головы. Ужин, папа, Роуз, недоумевающая, где мы так долго пропадаем, Тай, не садящийся без меня за стол, – все это казалось бесконечно далеким. Притихшие девочки вдвоем забрались на заднее сиденье. Пэмми бережно сжимала в руках футляр с солнечными очками. Я знала, что у детей бывают «сокровища», неожиданные порой вещи, дарящие им ощущение счастья. Но Пэмми держала футляр с таким трепетом, будто кусок разноцветного пластика мог унять тоску, которую она чувствовала, но не осознавала или не хотела признать. Сердце мое сжалось. Видимо, я вздохнула, потому что Линда наклонилась вперед и проговорила:
– Нам понравилось, тетя Джинни. Но в следующий раз я обязательно позвоню кому-нибудь и приглашу с собой.
