В детстве мы с Роуз бегали купаться на пруд рядом с углом Мэла. Он остался здесь еще с тех времен, когда земля была неосвоенной, и казался нам огромным. Там даже тарзанка имелась. Отец осушил пруд незадолго до смерти матери и выкорчевал все деревья и кусты, чтобы было проще пахать землю.
Девочки еще ни разу не купались в этом году, и я думала, что они будут очень рады, однако, когда мы сели в машину, они вдруг притихли.
– Хотите, чтобы мама поехала с нами? – спросила я.
Линда положила подбородок на спинку переднего кресла.
– Тетя Джинни, у нас здесь совсем не осталось друзей.
– Что ты говоришь? Конечно, остались. И они будут рады вас видеть.
– Зачем нас отправили в город? Так ведь никто не делает.
– Ваша мама так решила. И у нее, видимо, есть на это причины. Неужели вам совсем там не нравится?
– Учителя хорошие, – протянула Пэмми.
– Да, но дети все из города. Из богатых семей.
– Не может быть, чтобы все богатые, – удивилась я.
– Притворяются, что да, – вздохнула Линда. – Нам дали клички.
Я почувствовала укол, будто в горло уперлось острие ножа.
– Какие?
– Ну… – протянула Пэмми, ей явно не хотелось говорить. – У меня Бараш, после того как я сделала доклад про выращивание баранов для сельского школьного проекта, а у Линды – Бабуся. Ну та, у которой два веселых гуся.
– Мы хотели, чтобы они звали нас просто Пэм и Линда.
– Еще у кого-нибудь есть клички? – спросила я.
– Да, у некоторых…
Теперь предстояло задать самый сложный вопрос.
– Только у тех, с кем никто не дружит?
Пэмми не ответила, Линда отодвинулась и села на место.
– Нет, не только, – проговорила она, помолчав. – В основном у мальчишек. У девочек почти ни у кого.
– Порой это является признаком симпатии, – проговорила я.
– Только не у детей, тетя Джинни! – воскликнула Линда, а Пэмми вздохнула:
– Еще и здесь друзей не осталось.
– Вы ни с кем не переписывались?
Линда даже наклонилась вперед и снисходительно проговорила:
– Сейчас никто не переписывается, тетя Джинни!
Я засмеялась, чтобы сгладить неловкость. До Кэбота мы ехали молча.
– Знаете, – я нарушила затянувшееся молчание, – мне кажется, все наладится. Поначалу, конечно, будет трудновато, но главное – оставаться приветливыми, и к вам потянутся.
На словах все было легко, да только я сама не верила в то, что говорила. Я тоже не умела сходиться с людьми… Так что прекрасно понимала тревогу девочек. Бывало, на меня иногда накатывал страх оказаться изгоем. Мне казалось, что все устраивают вечеринки, а меня не зовут. И это чувство так мучило и угнетало меня, что я готова была запрыгнуть в машину и объехать окрестности, только бы узнать правду. Когда подростком, уже после смерти мамы, я жаловалась на свои страхи, отец всегда говорил: «Ты должна быть дома. Все должны быть дома». Впрочем, жаловалась я редко, хоть и страстно мечтала о дружбе – не о любви и поцелуях, а просто о дружбе. Никакие школьные танцы не могли сравниться для меня с девчачьими посиделками. И не важно, что отец никогда не отпустил бы нас с Роуз на ночевку к подругам, главным было хотя бы получить приглашение.
Роуз запреты не останавливали. Она не скрывалась, не вылезала тайком через окно и не просила ее прикрыть, а просто выходила через главную дверь и садилась в машину, когда за ней приезжали. Все знали, что в ответ она никого не пригласит и не приедет на своей машине, но ее все равно звали. Она была как трофей, и то, что шла против воли отца, лишь добавляло ей очков. Отец боролся с ее отлучками, но Роуз стояла насмерть. Их стычки вгоняли меня в панику, и я как могла закрывала на них глаза.
Плавательный бассейн находился на окраине Пайка, на западном берегу реки. Его построили не так давно, молодые клены и буки не успели еще набрать силу. Невысокие стволы толщиною с бейсбольную биту не давали густой тени. Парковку, посыпанную белым гравием, заполнили большие американские внедорожники и пикапы. Мы с трудом нашли место, а когда вышли из машины, в лицо нам ударил сильный ветер, смешанный с пылью. Плоские равнины простирались повсюду, куда хватало глаз. Ходили разговоры, что вокруг бассейна планируют разбить парк, но пока все близлежащие земли были распаханы и засажены бобами.
Буквально несколько десятилетий назад, когда отец еще был молод, в округе Зебулон никому и в голову бы не пришло рыть искусственный водоем: прудов и озер и так хватало. Однако времена изменились, и сейчас в каждом городке имелся собственный бассейн или хотя бы его проект. «Многочисленные рекреационные зоны» – как их гордо называли в местной прессе. И в придачу к ним – три абсолютно ровных поля для гольфа.
Мы с девочками переоделись, ополоснулись в душе и расстелили полотенца поближе к мелкой части бассейна. Пэмми достала солнечные очки с черной оправой в белую крапинку и невозмутимо нацепила их на нос.
– Где ты их взяла? – удивилась Линда.
– Купила в Айова-Сити на карманные деньги.
– Дай померить.
– Дай, пожалуйста, – поправила я.
– Пэмми, дай, пожалуйста.
– Нет, – покачала головой та, взглянула на меня и добавила: – Ну, может быть… Потом.
Пэмми откинулась на локти и принялась рассматривать людей вокруг. Ей было уже почти тринадцать, и она постепенно превращалась в девушку, хоть фигурка у нее все еще оставалась тонкой, без женственной мягкости и округлости. Линда достала подростковый журнал и углубилась в чтение. Я заглянула ей через плечо. Статья «Когда макияж превращается в боевой раскрас?» начиналась словами: «Каждое утро девятиклассница Тина Смит тратит по сорок пять минут только на то, чтобы накраситься перед школой».
Я улыбнулась про себя и, оглядевшись, заметила неподалеку двух знакомых женщин, ровесниц моего отца, с внуками. Одна из них, Мэри Ливингстон, помахала мне. Когда-то она дружила с моей матерью, они состояли в каких-то церковных комитетах. Я достала номер «Семейного круга» – если лежать, прикрывшись журналом, ветер меньше досаждает.
– Вон Дорин Патрик. Какой у нее красивый купальник! – заметила Пэмми, сдвинув очки на кончик носа. – Если она подойдет, можно я позагораю с ними, тетя Джинни?
– Конечно. Но зачем ждать? Иди сама поздоровайся.
– Кроме нее я больше никого не знаю. Не пойду…
Пэмми не сводила с девочек глаз. Через какое-то время Дорин с подружкой поднялись и направились в нашу сторону, они явно нас заметили, однако, не сказав ни слова, прошли мимо, в буфет.
– Пэмми, тебя не узнать в этих очках, – пробормотала я, но она не ответила.
Зато к нам подошла Мэри Ливингстон с двумя внуками, мальчиками лет четырех-пяти.
