– Лорен тут заявил: «Что же ты не женился? Поговаривают, на западе ничего так девчонки. Ничего так…»
Мы засмеялись. Потом Джесс замолчал, пристально посмотрел мне в глаза и добавил:
– У меня ведь была невеста. Погибла в автокатастрофе.
– Когда?
– Шесть лет назад. Ее звали Элисон, ей было всего двадцать три года.
– Ужасно. Прости…
– Два года я пил, не просыхая. В Канаде не проблема найти собутыльников.
– Нигде не проблема.
– Да, но там не стыдятся – там просто пьют.
– На вечеринке ты даже не притронулся к спиртному.
– Во вторую годовщину ее смерти я выпил две бутылки виски и чуть не сдох. С тех пор не беру в рот ни капли, даже пиво перестал пить.
– О Джесс… – Я чуть не задохнулась от жалости к нему. Все его рассказы о жизни в большом мире казались мне ужасающими.
Я взяла второй ящик с рассадой. Выкопала глубокую лунку, насыпала в нее удобрения, отделила один кустик, аккуратно оборвала нижние листья и воткнула в землю – у помидоров корни растут по всей подземной части стебля, благодаря чему они переносят любую непогоду. Выпрямилась и взглянула на Джесса, он смотрел на меня серьезно и сосредоточенно.
– Расскажи еще, – попросила я.
– У Элисон были непростые отношения с родителями – те из Манитобы, очень религиозные. Когда она уехала в Ванкувер, они отреклись от нее. Это давило на нее все больше и больше. Она доверяла людям, всегда такая добрая, открытая, внимательная. Не знаю, может, и не несчастный случай. Она вылетела на встречку, прямо под колеса грузовика. В ее состоянии похоже на самоубийство, но вряд ли она стала бы подвергать риску чужие жизни.
Я бросила сажать, села на корточки и уставилась на Джесса, широко открыв глаза. Он улыбнулся и добавил:
– Пожалуйста, сажай, мне так проще рассказывать.
Я принялась копать следующую лунку.
– После смерти Элисон, – продолжал он, – я напивался и названивал ее родителям из баров, угрожая приехать в Манитобу и прирезать их. Они никогда не бросали трубку, всегда слушали до конца, иногда даже вдвоем по параллельным линиям. Пока я их проклинал, они молились за меня. Не думаю, что их мучила совесть. Я перестал им звонить, когда бросил пить.
Я опять подняла на него глаза, а он широко улыбнулся и заявил:
– Теперь я наполнен светом и спокойствием. И любовью к жизни.
– Вижу, – кивнула я и выкопала еще одну лунку, а потом решилась. – Ты выглядишь моложе, чем Лорен, но лицо у тебя старше. Жестче. Или опытнее.
– Правда?
– Мне так кажется.
– А мне кажется, что ты выглядишь моложе Роуз.
Я ничего не ответила. Мысль, что он рассматривал меня, неожиданно смутила и напугала.
– Какой она была, твоя… Элисон?
– Большинство бы посчитало ее простоватой. Крепкая, неуклюжая, неулыбчивая. Но любовь ее преображала.
Я недоверчиво посмотрела на Джесса – он что, шутит?
– Я не шучу, – добавил он, заметив мой взгляд. – У нее были красивые глаза и улыбка. Когда мы занимались любовью… Когда она чувствовала себя счастливой, ее лицо расцветало. И движения наполнялись грацией, когда она переставала стесняться своего тела.
– Как же ты это разглядел?
– Мы работали вместе в службе доверия. Я не сразу в нее влюбился. Долго приглядывался.
– Мечта всех серых мышек, что найдется тот, кто разглядит красоту за заурядной внешностью.
– Знаю.
Повисло молчание, я продолжала выкапывать лунки и втыкать в них помидоры.
– Роуз еще не оправилась после операции, до болезни она выглядела гораздо лучше, – заметила я.
– Какой болезни?
– Лорен и Гарольд ничего тебе не сказали?
– Про операцию? Нет, – покачал головой Джесс.
– Досадно…
– Почему?
– Будто для них это – мелочь, о которой даже упоминать не стоит. У Роуз нашли рак груди. В феврале сделали мастэктомию.
– Подозреваю, они и слов-то таких не знают. – Джесс улыбнулся.
Уткнувшись в следующую лунку, я спросила:
– А что они сказали тебе о маме?
– Умерла от рака.
– Сначала у нее тоже обнаружили рак груди, а потом – лимфому.
– Теперь твоя очередь рассказывать.
– О чем?
– О маме.
Вся округа единодушно осуждала Джесса Кларка за то, что он так и не появился, когда его мать Верна умирала. Я тоже, и потому мой вопрос прозвучал довольно резко:
– Уверен, что хочешь знать?
– Нет.
– Тебе решать.
– Все было так плохо? – спросил Джесс.
– Лимфома почти не причиняет боли. Твоя мама чувствовала легкое недомогание в течение пары месяцев, но к доктору идти наотрез отказывалась. Лорен едва ли не силой отвез ее в больницу, там поставили диагноз. Через две недели ее не стало. Долго она не мучилась.
– Почему же ты спрашивала, хочу ли я знать?
Я чувствовала вкус пыли на губах.
– Она ждала тебя. По словам Лорена, до последнего ждала, что ты появишься или хотя бы позвонишь.
– Мне никто не сообщил.
– Она запретила. Надеялась на духовную связь. Рассказывала, что, когда ты был маленьким, ей даже не приходилось тебя звать, стоило только подумать, и ты являлся. До самого конца она надеялась, что ты ее почувствуешь. Я понять не могла, почему Гарольд и Лорен не позвонили тебе вопреки ее запретам. Оказалось, не смогли тебя найти. Лорен звонил в Ванкувер Джесси Кларк, но та оказалась женщиной.
– Как она уходила?
– А ты как думаешь? В тоске и горе.
Джесс ничего не ответил, я продолжала сажать. Солнце уже стояло высоко, время близилось к полудню, а у меня еще оставалось двадцать пять кустов в ящике. Я отодвинула их в тень и полила водой. Возможно, я была слишком резка с Джессом, но я прекрасно помню, как умирала моя мать. Мне тогда едва исполнилось четырнадцать. Она лежала в гостиной, и мы с Роуз ухаживали за ней два месяца. Дежурили по очереди: я приходила в школу на два часа позже, а Роуз уходила на два часа раньше. Не знаю, есть ли на свете что-то более тяжкое и весомое, чем смерть матери. Все мы думали, что Джесс Кларк должен приехать. Просто обязан, какой бы тюремный срок ни ждал его при пересечении границы. Так повторял Гарольд, и я до сих пор с ним согласна. Я облизнула губы, пересохшие от опаляющего гнева.
– Не сработала духовная связь, да? – бросила я.
– Она умерла в ноябре семьдесят первого?
– Сразу после Дня благодарения.
