Делать в местечке в свободное время было абсолютно нечего. Несколько мелких кабаков, лавки, — и ни самого захудалого театра, ни общественной библиотеки, ни подобия общества.
Саму роту расположили в бывшей гимназии, закрытой в связи с нехваткой учителей и отсутствием финансирования. Солдаты сами изготовили нары, тощие тюфяки и худые одеяла прислали интенданты. Большинство помещений стояли пустые, даже парты кому-то понадобились и были элементарно расхищены, а уж о прочем не стоило говорить. Даже стекол в большинстве окон не было, а кое-где не осталось и рам. Пришлось еще заниматься ремонтом, проявлять изворотливость, но все-таки на одно починенное окно приходилось минимум два заколоченных.
Но так хоть дуть стало меньше. Плюс в используемых помещениях понаставили самодельных буржуек, в очередь ходили в ближайший лес за дровами, сделав изрядный запас, и кое-как протянули холодные месяцы.
Утешались — все не в поле. Могло быть еще хуже. Тут — крыша над головой, стены…
Офицерам пришлось селиться здесь же. Денег на съем квартир не было. Взводным, с некоторых пор кто-то решил, что командовать взводом должен офицер, было хорошо — молодые, бессемейные, а вот Чижевскому…
Куда привезешь супругу с двумя детьми? В холодную гимназию, превратившуюся в казарму? Между прочим, жить женщине в чисто мужском коллективе — тоже весьма далеко от приятности. Даже в мирное время. А случись война…
Пришлось отправить семью в Москву к родственникам. Цены в столице были повыше, и капитану пришлось перечислять жене едва не все жалованье, оставляя себе самую малость. Питаться можно из солдатского котла, без разносолов, курить махорку… Дело привычное, а без трактиров и спиртного — обойтись.
Впрочем, самогон стоит копейки, закуска и то дороже. А уж человеку, имеющему в распоряжении полторы сотни солдат, всегда выставят бесплатно — в обмен на помощь. Мало ли что реально сделать солдатскими руками! И сложное, а паче — физическое. Главное — непосредственно работникам платить не надо. Разве что накормить.
Ради приварка к скудному солдатскому котлу порою приходилось соглашаться на предложения. Но то — от весны до осени. Сейчас же, зимой, работ не было. Без дела слонялись такие толпы народа, что никому не было дела до однообразно одетых подневольных мужиков. Как принято говорить — свободных граждан свободной республики.
Дни текли размеренно, прогнозируемо и скучно. В распоряжении Чижевского имелось лишь два офицера вместо положенных по новому штату четырех. По молодости, ни поручик Мельчугов, ни подпоручик Степанкин в Великой войне не участвовали. Да и образование у них было, с точки зрения кадрового ротного, не ахти. В первый год после развала правительство решило ударить по вероятной контрреволюции как можно основательнее, и кадетские корпуса перед окончательным закрытием были переименованы в военные гимназии, а уцелевшие военные училища — в военные школы. И — чтоб духа казарменного там не было!
Но Мельчугов успел проучиться четыре класса в нормальном корпусе и впитал в себя хоть что-то, более того, сын погибшего офицера не видел иного дела, кроме армейского, а Степанкин вообще оказался человеком в некотором роде случайным. Коалиция правящих партий призвала молодежь на службу — для постепенной замены прежних царевых прихвостней, вот Борис и решил сделать карьеру на новом поприще. Правда, пока роста не было, ну, так второй год службы — не десятый. И даже не пятый.
Чижевский старательно занимался с помощниками, пытался поднять их профессиональный уровень и даже порою пытался воспитывать, как воспитывали когда-то его самого. Только многие слова и понятия были не в чести, кто-нибудь донесет — и вылетишь из армии, а то и загремишь в пресловутый и грозный Комитет, и попробуй докажи, что имел в виду не посягательства на основы существующего строя, а всего лишь интересы службы!
Мельчугов хоть понимал многое без слов, а как втолковать Степанкину? Комиссар бдит, только и прислушивается, не ведутся ли в роте неположенные разговоры? А кругозор у него — как у всех комиссаров. То есть твердая идеологическая база без следа каких-либо знаний. А сама база — набор неких сомнительных истин, которые даже перечислять не хочется.
Так и служи. Но должен же кто-то это делать?
2
Степанкин ввалился в ротную канцелярию веселый, румяный, плотный, пышущий здоровьем.
— Товарищи офицеры, разрешите доложить? Весна!
Чижевский привычно внутренне сморщился при слове «товарищи». Хоть вроде давно пора стерпеться, свыкнуться с искаженным смыслом хорошего слова, но коробило что-то, не давало оставаться спокойным.
— Уже? — делано удивился Мельчугов. — А мы ее и не ждали. Дров еще на половину зимы — если топить всерьез. И куда их теперь девать?
— Продадим. А нет — сменяем на водку, — отмахнулся Степанкин. — Был бы товар…
— Принесли? — спросил ротный.
— Так точно, принес! — Подпоручик дурашливо отдал честь и лишь затем извлек откуда-то пару бутылок чистого как слеза напитка.
Увы, к благородной водке самогон имел такое же отношение, как нынешняя власть с ее демократией и социализмом — к прежней. Вроде смысл тот же, качество подкачало. Зато цена — можно позволить себе, в отличие от напитков более престижных.
Но не то же и с властью? Монархии тоже надо быть достойным, а нет — изволь пользоваться суррогатами управления.
— Сейчас я организую! — Мельчугов, темноволосый, в отличие от второго субалтерна, засуетился, извлек из шкафа с документами припасенную заранее банку мясных консервов, пласт крепко посоленного сала, буханку хлеба, здоровенную луковицу и уже переложенную в миску квашеную капусту.
Мелкие армейские радости. Благо, никаких учений по случаю очередной приближающейся годовщины Великой бескровной в ближайшие дни не будет. Все занятия с личным составом традиционно ведет комиссар. Объясняет бойцам, как плохо все жили раньше, как хорошо все живут сейчас, какие открываются перспективы перед обществом и народом, и многое еще в том же духе. А на долю строевых командиров остаются лишь неизбежные разводы да тому подобные привычные дела.
Можно чуть расслабиться, посидеть в своей компании, раз появилась возможность. С кем служишь, с тем и обязан проводить вместе время — и на войне, и во время отдыха. Вместе служить, вместе жить, вместе умирать…
Да и ни в одной армии мира выпивка грехом не считается — пока она не влияет на службу. Лишь бы все находилось в рамках положенных приличий.
Освободили командирский стол, расставили закуску, стаканы, сели — ротный на своем месте, двое других — напротив командира.
Когда-то первый тост в офицерских застольях звучал за государя императора. Но многие ли это помнят? А пить за здравие очередных народных избранников и глупо, и противно.
— Что ж, раз, по уверениям отдельных офицеров, в мир приходит весна, так выпьем за ее скорейшую и окончательную победу! — Чижевский напустил на себя привычную бодрость.
