– Вероника! – крикнул Подкопаев.
Но та не услышала и исчезла. Подкопаев кинулся ей вслед. И вдруг из дерева, как из огнемета, полыхнуло длинное пламя. Рыжий язык огня ворвался в зал, где клубилась толпа, лизнул людей, потолок, стены. Еще одна огненная струя и еще одна излетели из дерева. Врывались в зал, поджигали людей, плавили пластмассовые потолки и стены.
Звучала веселая музыка, слышались вопли, истошные крики. И там, откуда они излетали, куда продолжал бить огнемет, там была Вероника.
Подкопаев ринулся ей на помощь, чувствуя жар пролетевшего мимо огня. Он хотел ворваться в зал, но перед ним возник охранник в черной форме, оттолкнул:
– Назад! Нельзя! – Подкопаев увидел, как из стены выкатываются стальные створы ворот, смыкаются. Щель между ними уменьшалась, и в ней было видно, как разгорается пожар, как люди давят друг друга, хватают детей.
Створки сомкнулись, и только невнятный гул раздавался сквозь сталь.
– Пустите! Там жена! – кричал Подкопаев, стараясь отпихнуть охранника.
Но тому на помощь подоспел второй, в черном, с родимым пятном в пол-лица. Подкопаев вспомнил, что видел его во время убийства быка. Охранники отшвырнули Подкопаева и стали отбрасывать от ворот других людей, стремившихся прорваться в зону пожара.
Эскалатор продолжал поднимать наверх посетителей, но здесь уже творилось непостижимое. Люди носились в поисках лестницы, падали, бежали по спинам. Истошно выла сирена, грохотал тревожный звонок. Появился пластмассовый детский автомобиль, в нем сидел мальчик, громко плакал. Люди натыкались на автомобиль, швыряли в разные стороны. Он перевернулся.
Брауншвейг крутился возле дерева. Был похож на дрессировщика. Бил кулаком в листву, пинал кадку, что-то кричал, толкая ладонями воздух. Дерево огрызалось, плевало огненными языками в стальную дверь. Нацеливало все вопли, стоны, вой сирены туда, где скрывалась невидимая мишень. Подкопаев знал, что это за мишень. Но ужас, который он испытывал, был связан с Вероникой. Его любимая находилась по ту сторону стальных ворот, отсечена от него. Там, где она находилась, бушевал пожар, продолжала крутиться горящая карусель, на которой сидели горящие дети. Мать старалась спасти свою горящую дочь, и они вместе горели, кричали, падали. А их накрывал едкий дым, по ним бежали другие горящие люди. Натыкались на стальные ворота, били в них кулаками и падали, охваченные пламенем.
– Нет! – закричал Подкопаев страшным утробным криком. – Нет! Пробился к воротам, стал колотиться о них плечами, грудью, головой. К нему подбегали охранники, надвинулось черное родимое пятно, из которого смотрел кровавый глаз. Подкопаев почувствовал удар в голову и рухнул без памяти.
Мимо бежали пожарные, раскручивали шланг, били в стальную дверь из брандспойта, гася прорывавшееся пламя.
Подкопаев очнулся на кровати, пристегнутый к ней ремнями. То всплывал на мгновение, то вновь погружался в беспамятство. Его бесчувствие было неполным. Казалось, его обложили ватой, он чувствует эту вату, но не знает, что происходит за пределами этого мягкого кокона.
Вдруг он ощутил запах знакомых духов, горечь миндаля, благоухание цветов и еще необъяснимый запах, от которого сладко замирало сердце.
Подкопаев мгновенно очнулся, потянулся на дивный запах. Синие ясные глаза Вероники смотрели на него. Ее золотые волосы, ее розовые губы были так близко, что он счастливо ахнул:
– Боже, ты жива! Какое счастье, любимая! – Он протянул к ней руку и увидел, что рядом с Вероникой стоит Школьник, в легком сером костюме, плотный, упитанный, с большим уверенным лбом и смеющимися глазами.
– Простите, Сергей Кириллович, мои люди были не слишком вежливы с вами. Прошу извинить.
– Это не важно, совсем не важно! – воскликнул Подкопаев. – Важно, что Вероника жива! Это чудо! Я молил. Я видел, как она скользнула, и эта ужасная стальная дверь! Такое несчастье! Там же дети! Сгорели заживо! Там карусель, молочное кафе, показывали мультики! Но Вероника жива! Это вы ее спасли, Всеволод Борисович? Вы благородный, сильный, светлый человек! Я так благодарен вам! Так много от вас узнал! Вы спасли Веронику. Вы знаете, мы с ней поженились! Мы хотели вам об этом сказать! Правда, Вероника? Теперь мы с ней муж и жена!
– Вы ошибаетесь, Сергей Кириллович. Вероника – моя жена. – Школьник обнял Веронику за плечи, поцеловал в висок, скользнул по губам и припал к открытой шее.
Вероника улыбалась своей обворожительной улыбкой, в которой была легкая насмешка – над Школьником, над Подкопаевым, еще над чем-то, что было неведомо остальным, а ей казалось забавным.
– Что вы говорите! – возмущенно крикнул Подкопаев. – Вы мучитель! Вы насильник! Вы мучили ее, принуждали! Но теперь она свободна от вас! Она под моей защитой! Мы муж и жена! И если вы не оставите ее, я прибегну к насилию! – Подкопаев попытался вскочить, но ремни, которыми он был пристегнут к кровати, держали его. – Вероника, как он смеет тебя касаться?
– Всеволод Борисович говорит правду. Мы муж и жена.
– А как же я? Как же мы? Ведь мы повенчаны! Нас повенчала Белая Мать! Такое великолепное дерево! Соединяет небо и землю! Взяла меня на руки и показала весь мир! Смерти нет, Вероника! Есть вечная жизнь! Есть наша вечная любовь, наши синеглазые дети!
– Ваш разум слегка сотрясен, Сергей Кириллович. Мои люди отличные боксеры. Вы немного угорели на пожаре. Там такой ядовитый дым. К тому же дерево филодея игристая выделяет эфирные масла, от которых люди теряют рассудок. Бедный Брауншвейг отправлен на альпийский курорт подышать горным воздухом. Бедняга слегка отравился.
– Не верю! Вероника, скажи, что он лжет! Вы палач, совершили очередное злодеяние! Пожар в центре Москвы! Дети! Тот мальчик на пластмассовом автомобиле! Его затоптала толпа!
– Историю делают не в белых перчатках, Сергей Кириллович, – из-за спины Школьника раздался шелестящий голос, глядели мутные глаза, шевелились бесцветные губы. Это был Бритиков, тот, кто подошел к Подкопаеву на «политической свадьбе» Камилы Вовчек и повел к умирающему генералу Филиппову. – Вы участник исторического процесса, Сергей Кириллович!
– Но вы изобличены! – Подкопаев еще раз попытался встать, но ремни больно врезались в грудь. – Ваш заговор раскрыт! Я передал флешку с убийством быка владыке Епифанию. А он направил ее Президенту. Вы не знали, что значок у меня на груди был телекамерой. Все ваше сатанинское действо, все ваши колдовские личины просматривают сейчас в ФСБ! Ждите арестов!
– Разочарую вас, Сергей Кириллович, – засмеялся Школьник. – Значок, который прицепила вам Вероника, был усыпан не бриллиантами, а стекляшками, и среди них не было объектива. А флешка, которую вы передали владыке Епифанию, была пустой!
– Вероника, это правда? – простонал Подкопаев.
– Правда, милый, – просияла глазами Вероника.
Подкопаев испытал смертельный страх. Он был обманут и предан, был выдан на заклание любимой женщиной. Но он был обманут и выдан на заклание теми, кто его породил. И теми, кто породил его родителей. И тем, кто породил род людской и вел его от поколения к поколению, чтобы совершилось это предательство.
